Каждая из дверей, как крышка гроба, скрывает всех головлевских мертвецов: тех, кто ушел из мира по исключительному произволу Иудушки — Миронова. А завершает эту вереницу дверей большой белый экран с вырезанным кругом. Круглая дырка, отрытая в бездну, пустота, страшное, ледяное „ничто”. Усилия целого рода, помноженные на этот роковой ноль, превращаются в ничто, в снег, в пыль, в бесконечный обвал пустых цифр, бегущих прямо в преисподнюю: один пропал, второй, третий, четвертый, пятый . Смотрит в это окошко мироновский Иудушка и выглядит, точно на старом дагерротипе.
Вместе со своим постоянным соавтором, художником Николаем Симоновым, Серебренников сочиняет
Правда, у азиатов все же бывает страшно, хоть и после конца. А у Серебренникова — не страшно, хоть и понятно с самого начала, о чем он хочет сказать.
Евангелие возникает с самого начала как главный текст, к которому апеллирует режиссер. То Миронов присядет библейским Иудой к поминальному столу, за которым оплакивают убиенного им брата Павла, и возникнет в сознании образ Тайной вечери. То сын его Петенька (Юрий Чурсин) припадет к отцовским ногам, точно Блудный сын. То в программке мелькнет образ разрушенной Вавилонской башни как символ человеческой гордыни.
Серебренников, подобно проповеднику, действует резко и внятно: он видит в Головлеве того, кто надругался над образом и словом Божьим. Того, кто окарикатурил живой мир, превратив его в коллекцию дагерротипов и теней. Он аранжирует эту историю почти лирически. „Головлево. Детство” — и один за другим мрут гении России, и выслан Бродский, и убит Галич. „Дубровино. Осень” — и страшные стихи Блока всплывают в программке к спектаклю. Да, и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне', — читаем мы от начала до конца знаменитое стихотворение августа
Как описать Евгения Миронова в роли Иудушки? Он очень похож на Евгения Миронова в роли Мышкина. Или на Евгения Миронова в роли Гамлета. Или на Евгения Миронова в роли Самозванца. Иудушка — юродивый самозванец, русский Антихрист со страстью к самоуничтожению: точный жест, внезапный кульбит, пародия и гротеск, во всем почти цирковая эксцентриада, танец, безукоризненно исполненный на гробах близких. Повадки отличника, не знающего пощады.
Только к концу, после всех смертей он, наконец, насыщается, Кровопивушка, и тихо укладывается в снежную постель, под покров белых мешков и подушек. Цифирка к цифирке падает на белом экране снежная завеса — счет всем дням и смертям.
Красиво, только не останавливается сердце, не замирает сознание. Мрачно и холодно в мире Иудушки. И хоть, подобно евангельскому Иуде, он отправляется в финале на снежную смерть, нет катарсиса в этой русской трагедии. „Живи еще хоть четверть века — исхода нет, исхода нет”. Исхода нет весь первый акт, и весь второй. Исхода нет в конце ХIX, ХХ и в начале ХХI века.
И там, где чудесно играет артистку Анниньку Евгения Добровольская, и там, где со старинной театральной мощью Алла Покровская (Арина Петровна Головлева) проклинает своего
Евгений Миронов — великолепный артист, знающий все премудрости ремесла, но все же кажется, что он - лишь тень Иннокентия Смоктуновского, который вне себя и вне всяких концепций играл и Мышкина, и Гамлета, и Иудушку Головлева в мхатовском спектакле Льва Додина.
Он сводит свой персонаж к