Немец Томас Остермайер — один из самых интересных и востребованных на сегодняшний день театральных режиссёров Европы. За три года он совершил скачок от ученика Высшей школы театрального искусства до руководства берлинского театра „Шаубюне”. В активе режиссёра уже три десятка спектаклей, и теперь их стало на один больше: 21 декабря в московском Театре Наций состоялась премьера „Фрекен Жюли” Августа Стриндберга с Чулпан Хаматовой и Евгением Мироновым.

Путь к премьере был долог. Руководство театра около двух лет вело переговоры с режиссёром, ссылавшимся на занятость. Договориться в итоге удалось, и Остермайер взялся за дело. Решив перенести героев шведской пьесы в нынешнюю Россию, он и текст позапрошлого века задумал адаптировать к современной лексике. В этом вопросе Остермайер полностью доверился драматургу Михаилу Дурненкову, ведь, по словам режиссёра, сам он не является знатоком новой русской реальности. В итоге дочь графа стала дочкой олигарха, а лакей — его шофёром.

Всё это делалось не из желания прослыть „продвинутым”. По мнению Остермайера, реализм должен помочь просветлению души, но для этого ему нельзя быть мёртвым. Верный этому принципу, режиссёр в своё время адаптировал даже язык шекспировских пьес. „Психологическим ухищрениям” в игре актёра он всегда предпочитал конкретные действия, в которых видны (понятные залу) эмоции. Именно поэтому Остермайер часто отдавал предпочтение молодым актёрам, а не опытным мастерам.

Но имеет ли право режиссёр столь вольно обращаться с прошлым, и если да, то на каком основании? Косвенный ответ на этот вопрос в одном из интервью дал сам Остермайер. Однажды его спросили, как он ощущает себя во главе Schaubühne (Шаубюне) — театра, который создал прижизненный классик Петер Штайн. Ответ Остермайера был прост: „Я к Петеру Штайну не имею никакого отношения. Я пришел в театр спустя пятнадцать лет после него. За это время у театра сменилось четыре руководителя. Как можно говорить о прямом наследовании?”

Вот так — по-д'артаньянски: „Я из другого времени, я из другой эпохи”. Классики жили в своё время, современники — в наше. При этом те и другие — люди с дерзаньями и терзаньями. Вот и Остермайер при всём его препарировании классики, балансируя на грани, никогда эту грань не переходит. Он не поверхностный „новатор ради новаторства”. По словам самого режиссёра, он против обильного разбавления слэнгом сценических монологов. Ведь в любой век, при любых катаклизмах искусство не должно отказываться от гармонии, от поэзии. В то же время его нельзя превращать в кунсткамеру.

Постановки режиссёра — отражение не только „вечных тем”, но и нынешнего „общества потребления”. Мира, где человек ищет себя, а находит лишь набившие оскомину клише. В спектаклях Остермайера нередки визуальные и звуковые цитаты из сериалов, поп-музыки и комиксов, выглядящие эффектно и гротескно. Но и гротеск здесь — не насмешка над всем и вся. Для Остермайера творчество и драматургия слишком серьёзны, чтобы всю жизнь держать кукиш в кармане.

„В эпоху, когда во Франции гремели революции, в Германии были такие писатели, как Гёте, Клейст, Бюхнер. И хотя у немцев в те дни не было настоящей революции в политическом смысле, зато была революция в литературном мире. Иными словами, я думаю, что в Германии революция происходила, но не в политике, а на сцене”, — рассказывает режиссёр. Говоря о нынешнем мире и искусстве, Остермайер их не идеализирует. И не даёт готовых рецептов. Лишь честно признаёт: и сейчас молодёжь бунтует — правда, в отличие от 60-х (и от эмансипированных женщин 19 века), она зачастую не может объяснить, во имя чего её бунт. Выльется ли он в новую революцию духа? У нынешних авторов, по мнению Остермайера, всё же иной масштаб, нежели у „отцов” таких революций — античных трагиков, Шекспира. Но режиссёр не опускает рук: нет духовного подъёма, но всегда есть возможность заставить людей задуматься. Спектакли Остермайера — именно такая попытка вызвать раздумья. А, может, и первый шаг к революции духа. Ведь любой путь к цели начинают с первого шага.