Между тем, Херманис, один из самых известных европейских режиссеров, отказался иллюстрировать Шукшина этническими подробностями. Он сделал спектакль не о деревне, не о самобытной глубинке, даже не „о России, которую мы потеряли”. Алвис Херманис сделал спектакль о живых людях для живых людей. А доказательством того, что человек живой, не могут служить ни ватник, ни кирзовые сапоги, ни самовар.
Действие разворачивается на фоне огромных портретов односельчан Шукшина. Фотограф Моника Пормале, отправившись в родное писателю село Сростки, снимала тех, кто мог бы стать героями его рассказов: комбайнеров, сверкающих „золотыми” зубами, улыбчивых медсестер и суровых продавщиц, стариков и мальчишек, глядящих в объектив то насмешливо, то доверчиво. Московские актеры не похожи на жителей Сросток, а яркие сценические костюмы выгодно отличаются от выходных платьев и пиджаков деревенских „моделей”. Впрочем, артисты легко могли бы играть крестьян в „армани” и „гуччи” (говорят, была у Херманиса такая идея в начале репетиций). Гламурные наряды, как и ватники, сами по себе, ничего не значат.
Перед каждым из десяти рассказов звучат песни, записанные в далеких российских деревнях. Непрофессиональные исполнители поют их бережно, пряча собственную боль за красотой песни, отчего и та, и другая становятся только заметнее. Точно так же играют восемь актеров — как будто поют песни, написанные Алвисом Херманисом на слова Василия Шукшина. Среди этих песен есть, как у слепого музыканта Гани из рассказа „В воскресенье
У каждого из актеров, занятых в „Рассказах Шукшина”, от пяти до десяти ролей. Евгений Миронов, Чулпан Хаматова, Юлия Пересильд, Юлия Свежакова, Дмитрий Журавлев, Александр Гришин за три часа успевают по несколько раз выйти на сцену разными людьми: разного возраста, разной судьбы и разного темперамента. Стервозная Валя из рассказа „Жена мужа в Париж провожала”, нелепая жена Андрея („Сапожки”) и хитрая Матрена, „супружница” Гани, в исполнении Чулпан Хаматовой не просто не похожи друг на друга — практически не пользующуюся гримом актрису подчас невозможно узнать.
С первых минут самой первой из историй — про „Степкину любовь”, — рассказанной под беспрерывное лузганье семечек на скамейке, актеры обещают публике клоунаду и держат свое обещание. Колоритные персонажи до конца спектакля вызывают в зале смех и радостное восхищение. Однако постепеннно клоунада становится все более трагической, а лихая частушка внезапно обрывается отчаянным криком.
Евгений Миронов, играющий во всех десяти рассказах, стремительно переходит из образа в образ, не прерывая своей сольной партии, доверенной ему Алвисом Херманисом. Обезумевшие от любви, одинокие, потерянные, ранимые, растерзанные и смешные герои Миронова слышат неслышимую другим музыку и сообщают нам о ней, кто как может: танцем ли, песней, покупкой непомерно дорогих „сапожек”, стиркой белья, побегом из тюрьмы. А музыкальность самого Евгения Миронова, каждый из персонажей которого живет, двигается, говорит и дышит в собственном неповторимом ритме, делает это зрелище захватывающим.
Зрелище, созданное без помощи сложного грима, пышных декораций и каких бы то ни было спецэффектов, напоминает о том, что ничего интереснее „голых актеров на голой сцене” в театре не существует. В начале третьего тысячелетия человеку все еще нужен человек.