10 марта в Театре Наций состоялась премьера спектакля по пьесе Мишеля Уэльбека «Покорность».Поставил его ТАЛГАТ БАТАЛОВ — талантливый молодой режиссер, который вместо того, чтобы сидеть в башне из слоновой кости, объехал Россию от Ростова до Сахалина. Работал в Твери, Саратове, Пскове, Санкт-Петербурге, Новокузнецке и Красноярске. Только в этом сезоне у него впереди три постановки. Мы встретились с Талгатом поговорить о московской «Покорности», пока он не уехал делать новый спектакль во Владивосток. Или не начал снимать кино — как всегда хотел.

Талгат, последние три недели ты… 
...бежал марафон. В смысле работал по 12–15 часов в сутки. Спектакль рождается на выпуске. Он долго собирается, придумывается, репетируется, но только в последние пятнадцать дней перед премьерой становится понятно, что ты поставил. То, что было в твоей голове год назад, когда ты нашел материал и подумал «о, было бы интересно из этого что-то сделать!», превращается во что-то реальное. Кнопка нажимается, маховик запускается, и его уже не остановить. Вот как сейчас, например: все билеты на премьеру были распроданы за два часа. Понятно, что это Театр Наций. Тут по-другому и не может быть. Да и имена занятых в спектакле артистов на слуху.

Не нервничал на фоне таких ожиданий?
Это всегда волнительно. Только кажется, что у тебя есть какой-то инструментарий, что за годы работы ты чему-то научился, но всё это ни фига не так. На самом деле надо каждый раз всё переизобретать. В этом, наверное, и есть чудо театра.

Кто твоя команда?
Моя команда — это художник Наталья Чернова, композитор Виталий Аминов, видеохудожник Дмитрий Соболев, художник по свету Нарек Туманян, хореограф Александр Андрияшкин. А еще Вселенная подарила мне встречу с уникальным актером и человеком — Володей Мишуковым. Я долго искал главного героя и, когда увидел Володю, сразу понял: это он. А потом уже магнит притянул в спектакль Лёшу Розина, Стасю Милославскую, Валентина Самохина, Наталью Павленкову. Про каждого из них можно было дать отдельное интервью. И конечно же, я хочу сказать огромное спасибо Театру Наций. Евгений Миронов, Роман Должанский и Мария Ревякина — люди, которые дали зеленый свет этому сложнейшему, спорному материалу. За что им человеческое спасибо.

Инсценировку сделал Дмитрий Богославский. 
Мы с ним уже работали. Дима хорош тем, что всегда делает не адаптацию прозы для сцены, а пишет полноценную пьесу. Кроме того, он раньше был актером, поэтому знает театр изнутри. Это важно.

Но идея поставить «Покорность» — твоя? Ты поклонник Уэльбека
Я читал все его романы, и тема «Покорности» мне показалась особенно интересной. Я предлагал ее в разные театры. Понятно, что не все были готовы к этому... Есть теперь и исторический факт: мы состоим с Уэльбеком в переписке, а это уже история.

Готовы к чему? К тому, что главный герой без особых угрызений совести и давления со стороны меняет католицизм на ислам?
Это на поверхности, но «Покорность» не про наступление ислама. Роман вообще о другом. О том, что из европейской системы ценностей, в которые главный герой — профессор Сорбонны Франсуа и его окружение вкладывали столько смысла, совершенно исчезла энергия. Эти ценности стали для них просто словами, из-за чего герои романа находятся в тотальной затяжной депрессии. Шанс на новую жизнь они получают после победы на президентских выборах мусульманского кандидата. Новый президент Пятой республики вырос в Париже, говорит на прекрасном французском и не призывает ни к какой войне с неверными. Наоборот, Франсуа постоянно повторяет, что Мохаммед бен Аббас — очень дальновидный политик и, по сравнению с националистами, клевый, обаятельный, интеллигентный. Неудивительно, что он побеждает на выборах.

А зачем это ставить в России?
По-моему, эта история нам очень близка. Если на фоне всего, что происходит сейчас на нашей политической арене, вдруг появится милейший во всех отношениях кандидат, но мусульманин, что такого? У нас в стране большой процент мусульман. Но «Покорность» в первую очередь о том, как за рассуждениями о «смысле бытия» можно перестать жить. Франсуа и есть усталость креативного класса — нашего в том числе. Пока весь этот класс «бла-бла-бла» в парках и кафе, у него за спиной происходит жизнь, в которой он не принимает никакого участия — ни в выборах, ни в переписывании конституции. Нас часто интересует только, не выгонят ли нас с работы, не понизят ли нам зарплату и выплатим ли мы кредит. Девиз Франсуа — после меня хоть потоп. Узнаваемо же? И эта дистанция — то, что это Франция, Сорбонна, 2022 год, — как раз дает нам возможность отстраниться, чтобы понять, что происходит с нами. Вряд ли у нашего креативного класса настолько сытая и скучная жизнь. Тем не менее если ты пройдешься по барам и ресторанам в пятницу на Патриках, например, — везде битком.

И айфоны в кредит.
Это понятно! У профессоров Сорбонны тоже не гигантская зарплата. Уэльбек пишет, что они получают, условно, 4000 евро, а новый президент говорит — будет десятка. Экономическая составляющая — она тоже важна. Ну и бонусом несколько жен.

По-твоему, несколько жен в мире, где институт брака на ладан дышит, — бонус?
Для Франсуа этот момент очень важен. Он всегда тратил много времени на соблазнение студенток. Годы идут. Это делать всё сложнее. А тут всё совершенно легитимно. Понятно, что Уэльбек здесь играет со
стереотипами. И три жены — это тоже стереотип об исламе. Но всё же...

Талгат, окажись ты на месте Франсуа, чем тебя можно было бы купить?
В данный момент, наверное, ничем, хотя я могу и лукавить. Тут, видимо, важны обстоятельства. Франсуа из категории звезд Сорбонны переходит в категорию пенсионеров. Хотя, ты понимаешь, какой это бред — «звезда Сорбонны», учитывая, что он всю жизнь изучал Гюисманса, писателя, которого никто не знает. Это типа как специалист по Сумарокову. Представляешь, ходит такой мачо, а он специалист по Сумарокову! (Смеется.) При этом специалиста по Рембо все считают лохом, потому что Рембо — это попса. Чем неизвестнее, тем лучше: Лион Блуа какой-нибудь, Гюисманс, Шарль Пеги...

Ого, ты здорово подкован во французском декадансе!
Пока готовился, то, конечно, читал Гюисманса. Кстати, если что, его роман «Наоборот» — это лучшее снотворное. В нем же ничего не происходит! Человек создает себе идеальный дом, где прячется от неидеального мира. И Франсуа в «Покорности» сидит в идеальной квартирке, он еще пока «звезда», но это ненадолго. Поэтому он с такой надеждой принимает новую религию. По сути, это подарок для мужика, без пяти минут пенсионера, — возможность начать в 44 года новую жизнь. Роман и спектакль заканчиваются фразой «Мне был дан второй шанс. И я ни о чем не пожалею». И в том числе это шанс, что он полюбит. И его, может быть, полюбят.

А ты в свои 32 года в таких подарках не нуждаешься, я правильно поняла?
Встретимся, когда тебе будет 44. Или когда в театрах снова начнут распределять пьесы «ты ставишь это, ты — это, ты — это», как было когда-то. Производственные драмы про рабочего и колхозницу.

Уверена, ты бы выкрутился. Ты же поставил в Твери «Пустоту»? (Смеется.) 
Да, это, по сути, офисная драма. Между прочим, удивительная штука, этот спектакль идет уже шесть лет. Это первый современный текст на большой сцене тверского ТЮЗа.

Классика тебе совсем неинтересна? Тех же «Ромео и Джульетту» сколько раз ставили на новый лад.
Сейчас так много крутых современных авторов. Они живы, и ты можешь быть с ними в контакте. Потому что создание спектакля — это все-таки, кроме результата, про коннект. Но я не скажу, что специально не ставлю классику. Как-то не пришлось. Хотя про «Ромео и Джульетту» я думал. Просто те тексты, с которыми я работал, они появлялись в моей жизни как очень важные. Я почти никогда не занимался заказами.

А спектакль к столетию саратовского ТЮЗа?
На примере саратовского ТЮЗа и страну можно показать. Мы в этой работе заинтересовались уникальным явлением  — амплуа «травести». У травести такая проблема, что они играют сначала детей, а потом — бабушек. И у них есть такое понятие, как «переход». Совершить переход в «нормальные» роли очень сложно. Это применимо ко многим сферам жизни.

Москва тебя узнала по спектаклю «Узбек»?
Я участвовал в Лаборатории, которая называлась «Документальный театр и права меньшинств». Одно название уже пугает своей официальностью. И я стал думать, что можно сделать, чтобы поговорить об этих непростых вещах и при этом чтобы это был разговор с юмором. И придумал «Узбека», на котором люди полтора часа ржали, когда я рассказывал в жанре стендапа про Узбекистан и про то, как я в Твери получал гражданство, а потом плакали, когда я рассказывал про историю своей семьи. Я давал зрителям свои настоящие документы: паспорт, военный билет, справки, все бумажки. А у нас все понимают, что значат бумажки — как будто ты людям свое тело отдаешь. Максимальное доверие зрителю. Всегда, кстати, всё возвращали. Но вообще «Узбек» — очень сентиментальное, личное высказывание о том, как моя семья выжила благодаря узбекам. Я делал этот спектакль, чтобы сказать им спасибо.

То есть нет такого, что ты видишь мир с «проблемного» ракурса?
Ты же понимаешь, что всё зависит от нашего психического состояния. Если оно депрессивное, ты видишь всё самое плохое. Сейчас я в хорошем периоде — и больше подробностей, больше, как бы это ни звучало банально, хорошего. Я, в принципе, не депрессивный товарищ, и театр меня интересует с точки зрения исследования современного человека. Делая спектакль, я что-то понимаю про себя, про тебя, про нас. Я тоже в каком-то смысле Франсуа. Я очень много времени провожу в репетиционном пространстве, в капсуле. Мой учитель Михаил Юрьевич Угаров всегда говорил: «Ребята, не сидите в башне из слоновой кости, берите всё из реальности, работайте с ней». Как только я начинаю чувствовать, что засиделся, я бегу на улицу и жадно впитываю всё, что вижу.

Почему в твоем инстаграме нет ни одного фото с улыбкой?
Ну это неправда. Ты просто не всю ленту пролистала.