Москвичи с азартом сравнивают две новые «Грозы» — Андрея Могучего и Евгения Марчелли

«Гроза» Александра Островского, как и любая статусная классика, притягивает больших режиссеров: в 1916 году драму поставил Всеволод Мейерхольд, в 1924-м — создатель Камерного театра Александр Таиров, в 1934-м — один из отцов-основателей Художественного театра Владимир Немирович-Данченко. Лучшая «Гроза» в новейшей театральной истории — спектакль Генриетты Яновской (МТЮЗ, 1997), который даже спустя десять лет после премьеры оставался убедительным и современным (в 2012 году Яновская сняла постановку с репертуара). Эту «Грозу» можно бесконечно пересказывать — описывать гениальную декорацию Сергея Бархина с настоящей Волгой-ручейком и настоящими электрическими разрядами, тонкую и нетривиальную игру Игоря Ясуловича (Кулигин), Эры Зиганшиной (Кабаниха), Игоря Гордина (Тихон), — но сформулировать замысел Яновской одним предложением невероятно трудно. Один из камней, на которых держалось это здание, — неожиданное сходство между Катериной и Кабанихой, которая была не тираншей, а хранительницей миропорядка. Даже краска для волос у них была одинаковая — потому что в провинциальном Калинове другой, видимо, нет, а красивой быть хочется.

ОБА ПРАВЫ

К сожалению, взять эту высоту (заоблачную — к чести наших сегодняшних героев) не удалось ни Андрею Могучему, чью «Грозу» показал на позапрошлой неделе фестиваль «Золотая маска», ни Евгению Марчелли, который практически в то же самое время выпустил в Театре наций премьеру под названием «Грозагроза». Зато сравнение двух этих вполне удачных работ позволяет прояснить кое-что в судьбе пьесы.

Самая известная драма Александра Островского была напечатана на следующий год после премьеры, в 1860 году, и сразу вызвала споры среди публицистов. Хрестоматийный текст Николая Добролюбова «Луч света в темном царстве» представлял Островского бичевателем пороков и защитником угнетенных, а вышедшая несколькими месяцами ранее статья Аполлона Григорьева «После «Грозы» Островского» — народным поэтом. На практике получается, что правы оба: «Грозу» можно читать и так и эдак. Для Могучего драма о Катерине — ключ к пониманию России и «русскости». Для Марчелли чтение Островского — томография, которая помогает диагностировать болезни общества.