В Театре Наций состоялась премьера спектакля «Канарейка», в основе которого — биография оперной дивы Марии Каллас. Исполнительница главной роли Сати Спивакова рассказала «Вечерней Москве» о современном зрителе, недостатках западных театров и отношении к санкциям.

— Сати, вы знали Каллас через одно рукопожатие. Это помогло подготовиться к роли?

— Долгие годы западным импрессарио (представителем. — «МВ») моего мужа был знаменитый музыкальный агент Мишель Глотц. Когда-то он был директором записей Марии Каллас. Он мне много о ней рассказывал, показывал ее личные вещи, письма. Поэтому всегда было ощущение, что я с ней знакома. С одной стороны, это помогает, с другой — это серьезная ответственность. Когда речь не о вымышленном персонаже, артистам свойственно искать максимальную точность. События пьесы разворачиваются в последние три дня жизни героини. Я старалась угадать ее состояние в тот период, когда она жила лишь воспоминаниями.

— «Канарейка» повествует о певице, лишившейся не только славы, но и голоса. Случалось наблюдать, как артист постепенно теряет свой дар? Насколько такая трагедия — редкость? И близок ли вам этот страх?

— Каллас поняла, что голос пропал окончательно, когда попыталась вернуться на сцену. Это был большой тур в начале 1970-х годов. По сохранившимся записям можно заметить, как ликует народ при виде Каллас. Она каждый день слушала свои записи и старалась заниматься, но дар уже ушел.

Я знала Галину Вишневскую, она ушла со сцены очень молодой, в зените славы. Когда я спросила ее о причинах ухода, она ответила: «Меня никогда не слышали, когда я не в форме и не в голосе. И когда я поняла, что теряю его, не стала ждать, пока это услышат другие. Ушла, чтобы никто и никогда не смог сказать, что я плохо пела». Человеку свойственно стареть, и музыкант подвержен этому максимально. Музыка — это как спорт. Когда расцвет сил позади, человек либо находит возможность трансформировать свой дар в преподавание или найти другую стезю, либо ему остаются лишь воспоминания.

— Угасание Каллас произошло так быстро из-за напряженного графика?

— Каллас рано начала петь, с 15 лет. Она была одаренной и трудолюбивой, поэтому фанатично относилась к этому. При этом как женщина она была абсолютно не реализована, не понимала, что такое быть любимой. И своего человека встретила, когда ей было почти 40. Мария была нежной и ранимой, всегда сомневалась в себе и стремилась к совершенству. Она смогла похудеть на 40 килограммов и «выточить» из себя икону стиля, что вкупе с изнурительным графиком и переездами дало губительные для голоса результаты.

— Вы играли маркизу де Мертей в довольно откровенном спектакле «Машина Мюллер» в «Гоголь-центре». Как считаете, зритель не тоскует по театру более классическому, без вольностей на сцене?

— Зритель готов воспринимать то, что талантливо. Театр — это не музей, и мы выходим на сцену, чтобы говорить со зрителем современным языком. Люди приходят, чтобы получить живые эмоции, а не ради приманки в виде обнаженных людей на сцене. Посетившие спектакль говорили, что шок это вызывает лишь в первые минуты. Там так выставлен свет, что это не выглядит вульгарно — это красота и пластика человеческого тела, обезличенная красота. Думаю, зритель готов воспринимать современные формы.

Наши молодые режиссеры учились у Запада. При этом у русского театра невероятная актерская школа, традиции, которые и сейчас не теряют силы. Даже голливудские артисты не скрывают, что занимались по системе Михаила Чехова (актер, театральный педагог. — «МВ»). Корни русского театра очень глубоки, и подготовка у наших артистов мощная. В том числе это касается постановки голоса. Иной раз вижу, как молодые зарубежные артисты выходят на сцену и начинают покрикивать, неправильно распределяют силу голоса. Их часто не учат правильной сценической речи, а у нас этому уделяют много часов. Так что именно сила корней, традиции русского театра — фундамент, на котором новые режиссеры могут создавать новые формы.

— Есть ли что-то, что могут поставить только здесь, а в стране с другим менталитетом — нет?

— В театре каждый раз все зависит от режиссера. Важно, что у нас в России сохранился репертуарный театр. Афиша может обновляться, но некая база сохраняется много лет. Если спектакль востребован, то он будет идти от трех до семи лет, если не больше, и артисты приписываются к определенному театру. На Западе этой системы практически нет. Там пьесы идут по несколько месяцев, ежедневно, около 60 раз. Затем постановку снимают с репертуара. У нас то же количество спектаклей отыгрывают за несколько лет. И для русских людей ходить в театр — традиция.

— Сейчас кинотеатры сокращают число залов. Это может позволить театру привлечь еще больше зрителей?

— За три года в Театре Наций в зрителях я недостатка не заметила. Мне кажется, у театра и кино они разные, так как это разные виды искусства. И мы не получим нового зрителя, если он уйдет из кино. В театре человек, сидящий в зале, — соучастник процесса. Артист смотрит, как реагирует зал, слышит его, чувствует. И может в ходе действия менять подачу, настроение, пристройки, даже амплитуду голоса. Зал и сцена — в постоянном взаимодействии, это живое искусство.

— Для артиста важно не только внутреннее, но и внешнее. Из России уходят многие иностранные компании, которые занимаются косметикой, модными вещами. Вы ощутили на себе их уход?

— Разнообразие брендов — это было замечательно. Но по большому счету это лишь декоративные вещи, а красоту можно создать из всего. Трагедии я в их уходе не вижу. Уверена, что в нашей стране при желании мы можем заместить многое. В России талантливые дизайнеры, им нужны только материалы, сырье. Я больше сожалею не об уходе с рынка каких-то компаний, а о разрыве культурных связей между людьми.

— Вы говорили, что в нынешнем возрасте нравитесь себе больше, чем 20 лет назад и в юности. Значит ли это, что красота раскрывается со временем?

— Раскрывается скорее ощущение себя в пространстве, обретается гармония, вырисовываются четко внутренние мотивации. И начинаешь ощущать себя куда лучше. Сегодня я острее чувствую интерес к жизни. Появились интересные роли, я играю в замечательном театре, у меня много работы. И, конечно, счастливой меня делает семья, ведь мы всегда преодолевали трудности вместе.

— Вы пришли в театр в зрелом возрасте. Насколько сильно волновались и что помогало сохранить уверенность?

— О творческом человеке, который в себе уверен, можно сказать, что он закончился как артист. Полной уверенности в себе не бывает. У меня была хорошая школа, долгий перерыв в театральной деятельности я посвятила в том числе обучению. И было сильное желание. Уверенность — как мышца: ее нужно постоянно накачивать. В ином случае собраться, когда это требуется, будет сложнее.

— Судя по вашим прошлым интервью, вы по-настоящему восхищаетесь своим супругом Владимиром Спиваковым. В этом ли заключается секрет успешного брака?

— Им нельзя не восхищаться, и чем дольше я с ним, тем сильнее увлекаюсь им. Володе 77 лет, а он продолжает учиться чему-то ежедневно, сохраняет любознательность. Мой муж, перефразируя метафору из стихов Цветаевой, идет по жизни в плаще Ученика. Секрет нашего счастья, пожалуй, в том, что мы даем друг другу нужную свободу. У нас есть время на то, чтобы соскучиться друг по другу.

— Путешествовать по миру сейчас стало труднее. Насколько для вас это важно и ощутили ли вы трудности?

— Легкость передвижения исчезла, но в моих планах в последние месяцы не было поездок. Перелеты для меня были скорее возможностью отдохнуть, когда никто не может до тебя достучаться. Сати Спивакова в Сен-Тропе (Франция).

ДОСЬЕ

Телеведущая и актриса Сати Спивакова родилась 7 января 1962 года в Ереване, в семье музыкантов. Окончила Ереванскую среднюю специальную музыкальную школу имени П. И. Чайковского по классу фортепиано. В 1980 году дебютировала в кино, сыграв главную роль в армянском фильме «Лирический марш». В 1984 году окончила РАТИ (ГИТИС).