Юлия, скажите, Вам вообще нравится давать интервью?

Я могу сказать, что в большинстве случаев мне это доставляет удовольствие. Конечно, это всегда зависит от конкретного человека и от конкретного издания. Но я, честно говоря, всегда рада. У меня пока не произошло какого-то сдвига, чтобы я говорила: „Нет, я не даю интервью”. Но нежелание артистов давать интервью, к сожалению, провоцируют, в основном, Ваши коллеги. Они не хотят понимать, что именно им говорят, и пишут чуть-чуть от себя или то, что хотят услышать. Я, например, принципиально не даю интервью „Комсомольской правде”. Никогда, а они все равно про меня пишут. Но, в любом случае, это тоже часть профессии. Хочется думать, что зрителям интересно узнавать, о чем мы думаем и чем мы живем.

Вы сказали, что это часть профессии. Вы в интервью продолжаете какой-то образ отыгрывать или это искренняя подача себя?

Не знаю, хочется думать, что искренне. Хотя старшие коллеги советуют делать так: взять какую-то историю и разыгрывать ее. Смотря о чем меня спрашивают. Если о личной жизни, то я стараюсь об этом не говорить. Если спрашивают о том, что я хочу говорить, конечно, я буду искренней. Я вообще такой человек, я стараюсь получать от всего удовольствие, особенно, если у тебя интервью берет какой-то творческий человек. Почему бы что-то хорошее от него не взять.

То есть у вас такого особого образа для прессы нет. Но при этом эти образы и ярлыки журналисты вам с радостью предоставляют: молодая Гурченко, красавица из народа, муза Учителя и т.д. Нравятся ли они Вам или от чего-то хочется сразу откреститься?

Я ни от чего не собираюсь открещиваться. Говорить могут все, что угодно, и грязью могут поливать, надо все-таки внутренне быть к этому готовой. И чем больше ты востребованна, чем больше ты интересна, тем больше будет грязи. Но другое дело, какой ты человек, прилипает к тебе это или нет. Реагируешь ты на это или нет. Я на это не реагирую. Я это читаю, слышу, но не реагирую. Иногда это бывает забавно, иногда остроумно, иногда мне бывает жалко человека, что он такой глупый. Мне тоже жалко бывает Ваших коллег, какими необразованными и невежественными они бывают. Так нельзя, надо хотя бы что-то читать или смотреть. Но как-то, знаете, может, меня это и волнует, но я стараюсь не допускать какого-то глобального переживания по этому поводу.

15 сентября состоялся праздничный концерт, посвященный завершению реконструкции „Театра Наций” и открытию новой сцены. Что это значит для Вас, Ваши эмоции по этому поводу?

Если честно, у меня пока только одна мысль: дай бог сил и здоровья этому человеку, который все это вынес на своих плечах. Ему, конечно, помогали, но вынес он все на себе. Это наш художественный руководитель Евгений Миронов. Я сейчас думаю только об одном: чтобы ему хватило сил и здоровья это дотянуть и продержать. Потому что он уже сделал так много, но чисто по-человечески ему нужно, чтобы кто-то ему помог. Я, с одной стороны, от этого в какой-то эйфории, но, по-честному, там еще предстоит совершить просто титанический объем работы. Всем артистам и всем службам. И в первую очередь Жене. Построить здание — это одно, а построить театр — другое. Это очень тяжело, предстоит еще колоссальный объем работы. Нужно быть к этому готовым, потому что понятно, что все складно сразу не будет, все будет плохо, тяжело.

Вы готовы к такому? Ведь и для Вас это тоже будет очень большим испытанием.

Ну, конечно, я к этому готова. Хотя мы проверим это только года через три. Пока мне очень хочется, чтобы у этого театра все сложилось, потому что это новая форма театра, а всегда что-то новое — это очень сложно.

Что это за новая форма театра?

С одной стороны, это репертуарный театр, а с другой — там нет труппы, нет актеров. Это позволяет приглашать режиссеров с мировыми именами, которые делают свои спектакли, а вторая ветвь — это театр дает шанс совсем юным талантливым режиссерам осуществлять свои проекты. Они тоже будут идти. Но это не так просто. Актеров может быть хоть миллион, Брэд Питт у нас может играть, да вообще все кто угодно. Актеры и режиссеры могут меняться. Там может существовать на одной сцене пять разных видов театра: и „Калигула” Някрошуса, „Рассказы Шукшина” Херманиса, есть „Киллер Джо” Явора Гырдева, скоро приедет Томас Остермайер ставить Стриндберга, вы представляете? Какой театр мира может себе такое позволить?

Как вы думаете, а вас поймут? Как минимум зритель, как максимум — театральное сообщество, в контексте событий в театре на Таганке?

На мой взгляд, да. Если нас поймут и поддержат люди, у которых есть деньги и власть (а нам это сейчас очень нужно). Мы хотим сделать очень большое дело, я апеллирую к Вашим коллегам, чтобы они не вставляли палки в колеса. Придите один раз на спектакль и поймите, в чем суть этого театра. Это один из выходов из критической ситуации нашего театра. Самого лучшего в мире, но одного из самых отсталых. Уже давно другие технологии, другие формы театра, нам надо шагать вперед семимильными шагами. А мы отстали. Это объективно, хотя наши актеры самые лучшие.

Вам удалось поработать с такими режиссерами, как Херманис, Гырдев. Чем-то отличаются они от наших режиссеров?

Я считаю, что с Алвисом Херманисом работа была волшебная. Он столько всего мне дает. Хотя меня он просил делать какие-то очень простые вещи, любить тех людей, которых ты играешь. Он не загонял нас в какую-то сложную форму, он наоборот убирал все лишнее, заставлял постоянно думать, чувствовать, любить. Я вообще не поняла, как он это делал. Он был так мне лично приятен, так было комфортно с ним, что я просто шла и шла. Например, он сказал мне такую вещь (вроде бы просто слова), что актер должен быть слабым, ничего не уметь, но всему учиться на сцене. Тогда зритель тебе сопереживает. Нельзя терять вот это немного детское представление о мире. Он все время ставил нам в пример Вию Артмане, с которой работал. Она умирала от страха за кулисами, она на сцену выходила каждый раз как последний.

Получается, нельзя становиться профессионалом?

Да, нельзя становиться ремесленником и профессионалом. Это очень опасно.

Как вам удается дистанцироваться от этого, учитывая особенности нашего кино и театрального производства?

Я хочу вам сказать, что в этом смысле театром избалована. Мне повезло работать с такими партнерами на сцене, которые не относятся к категории больших ремесленников. Для них, скорее, подходят определения „великий” и „гениальный”. Это люди, не потерявшие свой трепет, искренность по отношению к делу. Это люди, для которых формулировка „зарабатывать деньги на этой работе” просто немыслима. Потом, встречаясь с молодыми режиссерами и актерами моего возраста или опыта, сталкивалась с тем, что очень много актеров и режиссеров без школы. И тут мне повезло. Мой мастер Олег Кудряшов — это великий подарок. Он посвятил меня в эту профессию, объяснил мне, что профессия эта — не аплодисменты и цветы, а тяжелый, изнурительный труд с проблесками счастья от того, что что-то получается, что-то рождается.

Расскажите немного о спектакле „Киллер Джо”.

Это такой новый жанр — смесь Квентина Тарантино и братьев Коэнов.

Явор Гырдев использует в театре какие-то свои кинематографические идеи, наработки?

Да. Нам было очень непросто. Мы играли американцев специально, не потому, что нам было нечего придумать. Мы старались понять психологию людей, которые называются „белый мусор”. Это люди, которые живут в Техасе в вагончиках, такой шлак, по сути. Мы не захотели принципиально переносить их в русскую глубинку, в чем нас потом и обвиняли. А мы хотели попробовать что-то новое. Я играю там Долли, девочку-лунатичку. Отчасти она такая сомнамбула, ей 20 лет, но по уму ей 12. Мне требовалось стереть все из своей головы, вообще все файлы, все понятия морали. Трейси Летс — наш автор, у него мораль отсутствует как таковая. Мы, русские актеры умирали: „Как, она хочет убить собственную мать?”. Она так спокойно говорит: „Убить маму? — Хорошая идея”. Я мучилась этим, потому что хочется же узнать, где она раскается, а этого там нет. Мораль не заложена в персонажах. Ты посмотрел, и никто не морализирует, но от всего увиденного возникает ощущение какого-то очищения. У каждого свое, нет указаний на то, кто хороший, кто плохой персонаж. Ты подумай сам, как надо.

Меня, честно говоря, убило. Там есть одна сцена, где моя героиня разделась на сцене, и все стали это обсуждать: „Как это можно? Что это такое?”. Такая каша в голове у зрителя. Значит, мы весь спектакль говорим о том, что мы хотим убить маму, убиваем маму, режем ее на части, выносим ее в мусорном мешке, и никто из критиков не написал, мол, какой ужас. То есть это нормально, а когда речь заходит о трусах героини, так сразу скандал. Это нежелание говорить на серьезные темы. Есть нормы приличия, и люди за них держатся, им больше ничего не надо, они вопрошают: „Зачем вы нас будоражите, зачем? Мы не хотим”.

Многие актрисы вашего поколения не решаются сниматься обнаженными или в сексуальных сценах, используют дублершу. А что это такое вообще для актрисы, раздеться на экране?

А какая разница? Все равно зритель ассоциирует тебя с героиней полностью. Какая разница, дублерша там или нет? Это не значит, что это должно быть в каждом фильме и в каждом спектакле, но я этого, например, не боюсь. Это не значит, что я буду делать это везде. Я буду делать это только там, где я уверена, что это не просто для того, чтобы раздеваться. Я считаю, что наша сцена в „Киллере Джо” настолько трогательная, настолько искренняя. Она перед ним настолько ребенок. В этом нет пошлости, нет желания оголить части тела. Она перед ним раздевается и думает, что это игра. Она ему доверяет бесконечно. Меня такие вещи не смущают, так же, как не смущает сцена в фильме „Край”. А вот для журналов я фотографироваться не буду, хотя мне это предлагали много-много раз.

В чем разница?

Разница велика. Одно дело — это роль, персонаж. Я на сцене не Юля Пересильд, я - персонаж. Я раздеваюсь не для того, чтобы мужчины листали и наслаждались. И я надеюсь, что зрители не для того приходят, чтобы посмотреть, какая у меня там попа, например. Не для этого! Там есть мысль. А какая мысль в том, чтобы раздеться для мужского журнала? Поднять себе рейтинг популярности? Я вообще этим не интересуюсь, потому что это очень и очень субъективно. Нужно сниматься в хороших фильмах — вот это популярность. А не то, что все вокруг называют звездой. А что звезда сделала такого, что ее назвали звездой? Никто же и не вспомнит.

В кинематографе новым этапом для Вас стала работа с Алексеем Учителем. То, как Вы вели себя в кадре до встречи с ним и после, это разительно отличающиеся друг от друга вещи. Что он с вами сделал?

Мне с ним очень интересно работать, я даже не знаю, чего он добивается. Какой-то правды жизни, не игры актера. Я есть этот персонаж. Он так всем помогает, у него есть талант создать такую атмосферу вокруг, что вроде никто не понимает, что он хочет, но ты это не логически выстраиваешь, а попадаешь туда и дышишь. Мне кажется, что он меня очень хорошо чувствует как актрису и может из меня делать такие сложные вещи, которые даже трудно сформулировать. Просто такая энергия возникает и ведет.

Вам не кажется, что если взять в таком глобальном масштабе, то он из фильма в фильм через Вас раскрывает некий единый образ, символ. Жертвенность, Россия, мать, земля. Чувствуете это?

Может быть, появится какая-то другая работа, я сыграю и что-то совсем противоположное, мне бы очень этого хотелось.

Жертва, жертвенность для вас — что? Жертва ради чего? Во имя чего вы как человек и как актриса будете готовы принести себя в жертву?

Не стоит жертвовать своей семьей и своими детьми. Это единственное, чем не стоит жертвовать, а всем остальным жертвовать можно. Еще нельзя жертвовать чем-то ради выгоды. Можно жертвовать здоровьем, временем, своим сердцем. Актер должен этим жертвовать, это часть профессии, это необходимо, чтобы этот организм работал. Как машине нужно тратить бензин, так актеру нужно тратить свои нервы, сердце, свою душу. Это просто необходимо. А ради роли? Не знаю. Наверное, чем попросят, тем и пожертвую.

29-го сентября выходит новый фильм с Вашим участием „Пять невест”…

Это замечательное кино, именно такого кино не хватает нашему зрителю. Оно очень простое, душевное, доброе, позитивное. Без какой-то сверхидеи, но очень настоящее. Мне очень нравилось работать с Кареном Оганесяном, он просто замечательный режиссер, который очень тонко чувствует смешное. У нас на площадке была какая-то атмосфера непрекращающегося веселья, было так комфортно и весело работать вместе с ребятами: и с Даней Козловским, и с Лизой Боярской, и с Ирой Пеговой. Говорят, что если было все так хорошо и просто на площадке, то в кино все получается наоборот. Так вот, „Пять невест” — это совсем другой случай!