Да: премьера Театра наций и фестиваля «Черешневый лес» — по мотивам фильма «Цирк» Григория Александрова. Да: Ингеборга Дапкунайте играет американскую диву, новую гражданку СССР‑1936 Марион Диксон. А также Любовь Орлову в роли Марион. И еще чуть-чуть — Марлен Дитрих. Да: трюки актеры выполняют сами, учились у цирковых. «Ду-ду-ду, ду-ду-ду, я из пушки в небо уйду…» Дапкунайте поет, храбро паря под колосниками на лонже.

А на видео, в конструктивистских кругах а-ля Родченко сияет футури­стической утопией широка-страна-моя-родная: меж небоскребов плывут дирижабли, Дворец Советов с исполинской статуей Вождя осеняет шоссе Москвы 1930-х. ЗИСов на них — что нынче BMW.

Можно хмыкнуть: Большой Страх стал Большим Стилем. Нельзя не признать: «Цирк»-2017 красив на редкость. Он именно аккумулирует лучи стилей 1920–1930-х, свет великой и беспощадной мечты строя ясноглазых физкультурников в белом. И тем зажигает зал.

Простодушные цвета утопии 1930-х, синева небес и злато колхозных житниц осложнены в оттенках. Цирк‑1936 действительно стал сплошь лазоревым — ладную и кокетливую униформу на сцене носят все положительные персонажи Александрова: наездница Раечка, честный энтузиаст Скамейкин, изобретатель советской ракеты. И отец Раечки, директор советского цирка Людвиг Осипович (Владимир Еремин), похожий на В.И. Ленина в лазурной кепке. И дрессировщик Язычников, смахивающий на бывшего гвардейца, перековавшегося под ударами молота пролетариата. И его прелестные плюшевые львы. И проходящие стажировку на арене собаки Белка и Стрелка. И темнокожий Джонни, сын Марион (на голову актера Гладстона Махиба надет куколь в виде спеленатого младенца).

Синева подчеркнута желтыми треугольниками фона, серебром скафандров и балетных пачек. На фоне отряда Великой Утопии особо реальными кажутся фрачники, агенты буржуазного распада, — импресарио фон Кнейшиц (Сергей Епишев) и его ассистент (Алексей Миранов). Двухметровый рост Епишева и очень малый — его ассистента — придают Пату и Паташону мира чистогана особый цирковой шик. Пластика всех актеров отлично отработана.

Сам «ЦИРК» здесь расшифровывается как Центр Изучения Русского Космоса. Вольная вариация сценария‑1936 в жанре ретрофутуризма (по определению постановщика, 37-летнего Максима Диденко) передает и геополитический размах фильма‑1936. Великую мечту о том, как все трудящиеся и обремененные, ценные буржуазные специалисты (кто ж она — Марион, как не уникальный специалист?) и угнетенные темнокожие Джонни приидут под отеческую длань СССР. А белозубый летчик-акробат Иван Мартынов (Станислав Беляев/Павел Акимкин), идеальный, как персонаж Дейнеки, — поведет их вперед, к покорению времени и пространства. Или в колонне по Красной площади.

Медленный и безвозвратный, как кажется, распад этой гордой утопии мы сами и пережили. Спектакль, отнюдь не верит в нее — но уже почти любуется ею.

«Цирк»-2017 сделан — и это важно! — художниками, которым чуть за тридцать. Молод режиссер Диденко. 1920–1940-е — тема и источник стиля многих его спектаклей. Еще моложе постоянный соавтор Диденко, композитор Иван Кушнир. Для «Цирка» он мягко осовременил партитуры песен Дунаевского, «Широка страна моя родная…» спета по-новому.

Молода и главная (наряду с блистательной Ингеборгой Дапкунайте) героиня постановки — сценограф и художник по костюмам Мария Трегубова (три «Золотых маски», полсотни постановок на лучших сценах России).

И их нарядный, насмешливо-ласковый миф фильма «Цирк» поразительно отличен от другой блестящей премьеры — всего-то двенадцатилетней давности! — где фильм Александрова служил почти лейтмотивом. Я имею в виду «Голую пионерку» Кирилла Серебренникова с Чулпан Хаматовой в театре «Современник». Там — чудовище Широкастр (все из той же песни Дунаевского и Лебедева-Кумача встающее) посылало в бой пехоту 1941-го. Летела из последних сил на цирковой лонже полковая санитарка Муха, мученица Отечественной. И кадры утопии Александрова падали в партер кровавыми сгустками реальной истории СССР.

Сравнение двух спектаклей показывает, как изменились мы — и наше время.

А о такой огромной вещи, как советская утопия и реальность Страны Советов, — оба спектакля говорят некую часть единой огромной правды. Пока не сформулированной никем.