У влюбчивых московских театралов новое увлечение — курс Олега Кудряшова, чуть больше года назад выпустившийся в РАТИ (ГИТИСе). У этого курса была редкая особенность: мастер готовил студентов к работе в музыкальных театрах и к обычным дисциплинам, которые положены драматическим актерам, добавлял лишние часы вокала и пластики. Актеры действительно получились обученными на диво, это даже стали особо отмечать критики, привыкшие, что при нынешнем падении образования молодые артисты и голосами не владеют, и двигаются плохо. А тут и спеть, и сплясать, и через голову перевернуться, и даже на музыкальных инструментах сыграть могут.

„Кудряши” в свои студенческие времена считались курсом сильным и дружным, но театром им стать не удалось: государственное покровительство или частный спонсор — удача редкая, а без нее актерам, разобранным по разным театрам, очень трудно делать что-нибудь сообща. Олег Львович сокрушался: „Дело не только в таланте, дело в том, что они действительно хотят быть вместе, а это нечасто случается”. Но произошло удивительное: театра нет, а спектакли все равно появляются.

Началось с того, что весной на сцене Театра наций, совсем недавно получившего новое руководство, возобновили дипломный спектакль кудряшовского курса „Снегири” по роману Виктора Астафьева „Прокляты и убиты”. Ставили его педагоги курса Тимофей Сополев и Михаил Чумаченко в шестидесятнической манере, подходящей студенческой бедности, — на пустой сцене со скамьями-досками, из которых можно соорудить все что угодно. История про мальчишек, во время войны голодающих в учебке, про то, как близнецов Снегиревых расстреляли за то, что сбегали они в самоволку к мамке молока попить, а других убило чуть не в первом бою, была поставлена с несколько избыточной сентиментальностью по сравнению с жестким астафьевским тоном. Но ребята были хороши, и милые молодые лица очень подходили рассказу о еще не брившихся солдатах-подростках с их нелепыми мальчишескими выдумками и мечтами. А Евгений Ткачук, игравший главного героя — единственного из всех выжившего „веселого солдата”, косноязычного и совестливого парнишку — хантыйца Лешку Шестакова, был таким открытым, горьким и пронзительно беззащитным, что зал на его монологах заливался буквально ручьями слез.

Евгений Миронов, обещавший сделать свой театр открытой площадкой для молодых режиссеров, взял „Снегирей” в репертуар Театра наций, но актеров принять в штат не смог: в уставе написано, что это театр проектный и работает без собственной труппы.

И вот осенью на той же сцене появилась вторая премьера „кудряшей”, поставленная уже не педагогом, а своим же однокурсником-режиссером Никитой Гриншпуном, — „Шведская спичка” по рассказам Чехова. Режиссер назвал свой по-студенчески изобретательный спектакль „фарс-детектив”. И тут уже не было никаких слез — сплошное веселье и дуракаваляние. Историю про расследование несостоявшегося убийства, где действуют два с лишним десятка персонажей, играют девять актеров, и чемпион из них — прежний „снегирь” Павел Акимкин, изображающий шестерых. Вот он выходит между эпизодами уличным музыкантом в котелке, наяривая на гармошке, — справа бренчит балалайка, слева бухает туба. Вот он, пьяный в зюзю слуга, пытается давать показания: не в силах удержаться на ногах, пьянчуга выделывает прямо-таки цирковые кульбиты, и тут же стол со следователями, будто отражаясь в его мозгу, кренится и переворачивается. Вот актер, встав в ряд с другими на четвереньки, мерно раскачивается — это трусят лошади в упряжке. А вот, прилепив к губе залихватские усы, становится „живым трупом” Кляузовым, украденным ревнивой хорошенькой „становихой” (Юлия Пересильд). Акимкин за прошлый сезон успел сыграть много: на Малой Бронной, в ЦиМе, в Et cetera, но, похоже, в своей компании его возможности раскрываются шире. Или Евгений Ткачук, в прошлом спектакле юный Лешка, а в этом — старый, пузатый и трогательный муж-рогоносец Чубиков. В своей команде он явно работает глубже и разнообразнее, чем в чужой, даже куда более знаменитой (впервые Ткачука зрители увидели в „Федре. Золотой колос” Жолдака). Впрочем, во всем этом новости нет — своя компания любому помогает.

Театра нет, но спектакли бывших „кудряшей” уже нарасхват у фестивалей, и молодой зал принимает их с таким же жаром, как прежде в РАТИ принимали друзья-студенты. В сущности, зрителям все равно, где у кого лежит трудовая книжка, и до тех пор, пока у раскиданных по разным театрам „кудряшей” достанет сил оставаться вместе и готовить свои спектакли даже на чужой сцене, их можно считать театром. В конце концов нам что нужно: шашечки или ехать?