Спектакль Роберта Уилсона стал событием сезона еще до премьеры — из всех режиссеров-резидентов Театра Наций таким же статусом может похвастаться разве что канадец Робер Лепаж. «Сказки Пушкина» оказались серьезным вызовом артистам, техническим службам, да и зрителям тоже.

«Три­го­рин вы­ра­бо­тал себе при­е­мы, ему легко», — го­во­рит неудав­ший­ся пи­са­тель Треп­лев в че­хов­ской «Чайке», — «У него на пло­тине бле­стит гор­лыш­ко раз­би­той бу­тыл­ки и чер­не­ет тень от мель­нич­но­го ко­ле­са — вот и лун­ная ночь го­то­ва». У Ро­бер­та Уил­со­на внизу сцены ко­лы­шет­ся про­зрач­ная га­зо­вая ткань, свер­ху летит белый ко­раб­лик — вот и синее море го­то­во. Оке­ан­ский пей­заж в се­кун­ду ста­но­вит­ся хатой, где живет рыбак со своей свар­ли­вой женой. Спус­ка­ет­ся, да так и по­ви­са­ет на пол-пу­ти, плос­кая де­ко­ра­ция, изоб­ра­жа­ю­щая се­но­вал, ра­бо­чие сцены вы­но­сят лавку и раз­би­тое ко­ры­то — и вот уже гроз­ная ста­ру­ха поет об­ли­чи­тель­ную бод­рую песню про сво­е­го про­сто­фи­лю-му­жа, а в такт ей ме­ня­ет­ся цвет экра­на, лавки, сена.

Пуш­кин-Ев­ге­ний Ми­ро­нов ка­та­ет­ся в ре­тро-ма­шине и гудит в клак­сон. Трид­цать три бо­га­тыр­ских си­лу­эта, от са­мо­го боль­шо­го, ро­стом с ре­бен­ка, до са­мо­го ма­лень­ко­го, с ла­донь, вы­ез­жа­ют из ку­ли­сы под звуки муж­ско­го хора. Охот­ник в аф­ри­кан­ской маске бьет ро­га­ти­ной мед­ве­ди­ху — изящ­ную даму в длин­ном чер­ном пла­тье и с «мед­ве­жь­ми» ушами, а к ов­до­вев­ше­му мед­ве­дю при­хо­дят на по­клон жи­те­ли леса: на этом об­ры­ва­ет­ся неза­кон­чен­ная «Сказ­ка о мед­ве­ди­хе» — Ми­ро­нов-рас­сказ­чик чи­та­ет ее на­рас­пев, рас­ка­чи­ва­ясь в крес­ле-ка­чал­ке и толь­ко для этой сцены пре­об­ра­зив­шись в ста­ри­ка. Балда, стоя на утесе, кри­чит на ко­по­ша­щих­ся внизу чер­тей с пе­ре­пон­ча­ты­ми кры­лья­ми — мы при­вык­ли чи­тать этот эпи­зод как ко­ми­че­ский, здесь он вы­рас­та­ет до ка­ко­го-то бы­лин­но­го мас­шта­ба. Тем­ная дра­пи­ров­ка, обыч­но ис­пол­ня­ю­щая на те­ат­ре чисто слу­жеб­ную функ­цию, под дей­стви­ем ка­на­тов пре­вра­ща­ет­ся в шатер Ша­ма­хан­ской ца­ри­цы.

Если од­на­ж­ды будет на­пи­са­на книга о те­ат­ре 2010-х годов, пус­кай глава про Театр Наций на­зы­ва­ет­ся «Наш до­маш­ний Ави­ньон». Срав­не­ние со зна­ме­ни­тым Ави­ньон­ским фе­сти­ва­лем не будет на­тя­ну­тым: ре­пер­ту­ар этой пло­щад­ки дей­стви­тель­но со­став­лен по­доб­но про­грам­ме меж­ду­на­род­но­го смот­ра. Если вы су­ме­е­те гра­мот­но вы­брать де­ся­ток на­зва­ний с ее афиши — то мо­же­те счи­тать, что вы уже зна­ко­мы со всеми важ­ны­ми яв­ле­ни­я­ми со­вре­мен­ной сцены. Здесь вы­пу­сти­ли едва ли не луч­шие свои спек­так­ли рос­сий­ские ре­жис­се­ры Кон­стан­тин Бо­го­мо­лов, Дмит­рий Вол­ко­стре­лов и Фи­липп Гри­го­рьян. А худрук те­ат­ра Ев­ге­ний Ми­ро­нов — это, на­вер­ное, самый счаст­ли­вый в Рос­сии ар­тист, ведь он может ра­бо­тать с круп­ней­ши­ми ми­ро­вы­ми по­ста­нов­щи­ка­ми — Ро­бе­ром Ле­па­жем и Эй­мун­та­сом Ня­кро­шю­сом, Ал­ви­сом Хер­ма­ни­сом и То­ма­сом Остер­май­е­ром. При­гла­ше­ние Ро­бер­та «Боба» Уил­со­на — пик про­дю­сер­ской ка­рье­ры Ми­ро­но­ва и его за­ме­сти­те­ля Ро­ма­на Дол­жан­ско­го: круче уже неку­да.

Семь лет назад ла­тыш­ский ре­жис­сер Хер­ма­нис по­ста­вил в Те­ат­ре Наций неве­ро­ят­но успеш­ный спек­такль «Рас­ска­зы Шук­ши­на» с Ми­ро­но­вым и Чул­пан Ха­ма­то­вой — и тогда дей­стви­тель­но можно было ска­зать: вот как, де­скать, «они» видят «нас», вот как ино­стра­нец смот­рит на Рос­сию. Ны­неш­няя пре­мье­ра — дру­гой слу­чай. Ко­неч­но, Уил­сон изу­чал рус­скую жи­во­пись и ил­лю­стра­цию, и кое-где в его спек­так­ле чув­ству­ет­ся вли­я­ние Ивана Би­ли­би­на. И все же ни­ка­кой осо­бой «рус­ско­сти» здесь нет, разве что неко­то­рые де­та­ли одеж­ды вроде сти­ли­зо­ван­но­го ко­кош­ни­ка на­по­ми­на­ют на­ци­о­наль­ный ко­стюм. Сказ­ки Пуш­ки­на стали ча­стью вы­мыш­лен­ной все­лен­ной Ро­бер­та Уил­со­на, где небо ме­ня­ет цвет, ре­аль­ность вы­гля­дит как стиль­ная книж­ная гра­фи­ка, и все по­хо­жи на мимов. Когда ак­три­са в про­ло­ге несколь­ко раз про­пе­ва­ет стро­ки «Там рус­ский дух, там Русью пах­нет» на эст­рад­ный манер — они как будто зву­чат на дру­гом языке и, ка­жет­ся, несут со­вер­шен­но иной, неиз­вест­ный смысл.

Театр Уил­со­на — тоже в неко­то­ром роде театр наций: за пре­де­ла­ми своей ро­ди­ны, Со­еди­нен­ных Шта­тов, ре­жис­сер неред­ко ра­бо­та­ет с ли­те­ра­тур­ным ма­те­ри­а­лом, ко­то­рый за­ни­ма­ет по­чет­ное место в куль­ту­ре при­гла­сив­шей его стра­ны. На на­ци­о­наль­ной фран­цуз­ской сцене — «Ко­ме­ди Фран­сез» — он по­ста­вил басни Жана де Ла­фон­те­на, в Нор­ве­гии — Ген­ри­ка Иб­се­на, в Шве­ции — Ав­гу­ста Стрин­бер­га, в Рос­сии — сказ­ки Пуш­ки­на. Уил­сон, как Олим­пи­а­да, объ­еди­ня­ет мир, ведь пуш­кин­ские герои в его ин­тер­пре­та­ции вы­гля­дят почти как пер­со­на­жи Ла­фон­те­на.

«Сказ­ки Пуш­ки­на» — шоу вы­со­чай­ше­го клас­са, с му­зы­каль­ны­ми но­ме­ра­ми от груп­пы CocoRosie, ост­ро­ум­ны­ми до­ро­ги­ми ко­стю­ма­ми и Ев­ге­ни­ем Ми­ро­но­вым в об­ли­ке Пуш­ки­на. Сказ­ки — самый де­мо­кра­тич­ный ли­те­ра­тур­ный жанр: не по­то­му ли в новой ра­бо­те ре­жис­се­ра столь­ко от­сы­лок к мас­со­вой куль­ту­ре и к «низ­ким», иначе го­во­ря, по­пу­ляр­ным видам те­ат­ра? Даром что это почти мю­зикл. По пе­ри­мет­ру сцены горят огонь­ки, на­зва­ние сквер­ка­ю­щи­ми бук­ва­ми на­пи­са­но на за­на­ве­се, ле­та­ю­щий ост­ров Буян похож на елоч­ную иг­руш­ку, а сто­ли­ца царя До­до­на — на рус­ский терем из ка­ко­го-то оте­че­ствен­но­го мульт­филь­ма. Сме­лое за­иг­ры­ва­ние Уил­со­на с кит­чем на­по­ми­на­ет стиль ху­дож­ни­ка Джеф­фа Кунса, ко­то­рый, как никто, умеет па­ро­ди­ро­вать «кра­си­вую жизнь».

Много было ска­за­но о том, как далек метод Уил­со­на от «рус­ской пси­хо­ло­ги­че­ской школы». Сам ре­жис­сер срав­ни­ва­ет свою тех­ни­ку с ба­ле­том. Ак­те­ры, за­ня­тые в «Сказ­ках Пуш­ки­на», ча­са­ми ре­пе­ти­ро­ва­ли каж­дую позу, по­дол­гу учи­лись ин­то­ни­ро­вать и но­сить ко­стюм. В конце де­вя­но­стых-на­ча­ле ну­ле­вых по­яв­ле­ние его спек­так­лей на Че­хов­ском фе­сти­ва­ле стало мощ­ной при­вив­кой фор­ма­лиз­ма. Но и в 2015 году мыш­ле­ние Уил­со­на — все еще в но­вин­ку для рос­сий­ско­го те­ат­ра, прав­да, уже по дру­гим при­чи­нам.

Про­све­щен­ный зри­тель будет ис­кать в его по­ста­нов­ке «ре­жис­сер­ское про­чте­ние» — ори­ги­наль­ную трак­тов­ку, ак­ту­а­ли­за­цию клас­си­ки, на­зы­вай­те как хо­ти­те — и вряд ли най­дет. Да, кой-ка­кие при­зна­ки всего этого име­ют­ся. Уил­сон пред­по­слал спек­так­лю эпи­граф из Beatles, про­пе­тый в про­ло­ге по-рус­ски — «Лю­бовь — это все, что вам нужно». И дей­стви­тель­но, каж­дый сюжет за­кан­чи­ва­ет­ся раз­лу­кой или, на­о­бо­рот, вос­со­еди­не­ни­ем пары — даже «Сказ­ка о ры­ба­ке и рыбке», где о любви, ка­за­лось бы, нет и речи. Но по­ми­луй­те, это что, все про лю­бовь? Если мы све­дем «Сказ­ки Пуш­ки­на» к при­выч­ной нам «ли­те­ра­тур­ной» ин­тер­пре­та­ции — не слиш­ком ли обед­не­ет спек­такль?

Слово «ил­лю­стра­ция» имеет нега­тив­ный от­те­нок, осо­бен­но в те­ат­ре — под ним под­ра­зу­ме­ва­ют раб­ское ко­пи­ро­ва­ние ав­то­ра. Но по­сколь­ку это явно не про Уил­со­на, можно на­брать­ся сме­ло­сти и ска­зать, что ре­жис­сер по от­но­ше­нию к Пуш­ки­ну по­ра­бо­тал как ху­дож­ник-ил­лю­стра­тор. Его ин­ди­ви­ду­аль­ность про­яв­ля­ет себя в цве­то­вых и све­то­вых ре­ше­ни­ях, в со­че­та­нии дра­ма­тиз­ма с иро­ни­ей, без­упреч­но­го вкуса — с кит­чем, ба­наль­но­сти (а как еще на­звать ру­са­ло­чий хвост у рыбки?) — с вы­со­чай­шим уров­нем ее во­пло­ще­ния. И не спра­ши­вай­те его, про что «Сказ­ка о царе Сал­тане».