Самую ожидаемую постановку осени, «Сказки Пушкина» в Театре наций, сегодня вечером увидят первые зрители. По этому случаю худрук театра и исполнитель роли Рассказчика Евгений Миронов встретился с Аленой Долецкой. 

ДОЛЕЦКАЯ: Женя, сразу хочу тебя спросить про спектакль «Сказки Пушкина», который в Театре наций поставил американский режиссер Роберт Уилсон. Он дал тебе возможность корректировать его видение?
МИРОНОВ: Уилсон никому ничего не дает.
ДОЛЕЦКАЯ: То есть без единого шанса?
МИРОНОВ: Абсолютно. У меня была однажды возможность высказать свои пожелания. Я играю Рассказчика, и после нескольких недель репетиций, пригласив его на ужин в ресторан, я сказал Уилсону: «Пушкин-Рассказчик в спектакле такой блестящий и радостный! Хотя ты наверняка знаешь, что его убили на дуэли в 37 лет. В жизни Александра Сергеевича были и светлые, и темные моменты, поэтому мне важен какой-то драматический поворот».
ДОЛЕЦКАЯ: И Уилсон на это пошел?
МИРОНОВ: Да, но всего за день до премьеры. Мне было важно найти какую-то простую человеческую интонацию, и эта – серьезная, трагическая интонация возникает в финале, когда Рассказчик читает пушкинские «Стансы», где и о значении, и о предчувствии смерти, и о вечности природы и жизни. Но как в этих «Стансах» «светла его печаль»!
ДОЛЕЦКАЯ: Вы давно знакомы с Робертом?
МИРОНОВ: Он предложил мне вместе работать около десяти лет назад. Он тогда меня впервые увидел в Нью-Йорке в «Борисе Годунове», где я играл Самозванца. После спектакля Уилсон пришел за кулисы и поцеловал мне руку. Я метнулся, думал, в ответ надо тоже ему поцеловать руку, что такое «поклонение», я не знал. После знакомства с Уилсоном, мы вместе с Романом Должанским (заместителем художественного руководителя Театра Наций) еще 8 лет вели переговоры, согласовывали графики и решали, что именно будем ставить и как сотрудничать.
ДОЛЕЦКАЯ: На сцене ты потрясающе смотришься, сидя на ветке. Сколько часов на репетициях просидел там?
МИРОНОВ: Несколько недель по нескольку часов и вначале я хорохорился. Когда Боб спрашивал: «Еvgeny, are you okay?» — я отвечал: «Окей, окей». Но вообще, когда ты сидишь два, три, четыре часа на высоте нескольких метров, «на дубе том», — во-первых, спина каменная становится. А во-вторых, неловко же признаться художественному руководителю, что хочется в туалет. А Боб этого не понимает, потому что для него артист, застывший в мизансцене, — не живой человек, а воплощение мечты.
ДОЛЕЦКАЯ: Нелегко работать с гением.

МИРОНОВ: Роберт нам рассказывал, как мучил Леди Гагу, когда она участвовала в его проекте видеопортретов. Она его чуть не прокляла, 12 часов пролежав в изломанной позе. После этого они даже поссорились, но потом помирились, а этот ее портрет показали на его выставке в Лувре.
ДОЛЕЦКАЯ: Перфекционизм – это прекрасно. А на процессе работы, репетициях как он отражался?
МИРОНОВ: Так, что мне пришлось заниматься администрированием впервые за несколько последних лет. Конечно, творчество с Уилсоном – это огромное удовольствие. Но Боб работает не торопясь, а мне нужно было, чтобы он вошел в ритм производства, закончил в конце концов за несколько дней до премьеры совершенствовать придуманное и отрепетированное, и перестал по сто раз с маниакальным упорством все переделывать.
ДОЛЕЦКАЯ: Экстремально.
МИРОНОВ: Однако все сложилось.
ДОЛЕЦКАЯ: Актеры что говорили о своих ощущениях после спектакля? Они были счастливы? Разочарованы?
МИРОНОВ: Это был тяжелейший марафон. Мы были уставшие, напряженные. Но для театра это большой прорыв.
ДОЛЕЦКАЯ: Ты бы хотел еще с Робертом делать спектакли?
МИРОНОВ: Да-да-да. Он по-другому все видит.
ДОЛЕЦКАЯ: Слушай, вот все, что я увидела за эти 2 часа, – просто волшебно.
Я не просто смеялась – я хохотала. Рыбка из «Сказки о рыбаке» вообще меня до истерики довела.
МИРОНОВ: Именно поэтому для таких постановок нужно иметь детскую непосредственность, как у Уилсона. Дети, которых я приводил на его спектакль, пребывали в полном восторге.
ДОЛЕЦКАЯ: А какая там музыка! Хоть саундтрек пиши.
МИРОНОВ: Да, музыка определяет эстетику всего действа. Ее сочинили сестры Сьера и Бьянка Кэседи, американский дуэт CocoRosie. Они – музыкальное альтер эго Боба.
Хотя первое, от чего отталкивается Уилсон, это все же визуальный образ, и самое главное для него при создании спектакля — свет. Звук на втором месте, и тоже очень важен.
Например, в «Сказке о Золотом петушке» Пушкин сидит и поет приятнейшую хитовую бардовскую песенку «Негде в тридевятом царстве». Но тут на репетицию приходит Уилсон. Сидит. Смотрит. И вдруг говорит: «Стоп! Не то! Нужен хаус».
ДОЛЕЦКАЯ: А ты?
МИРОНОВ: Пришлось изобразить. Уверен, будь у него иное настроение, мы бы исполнили что-то другое. Боб опирается на свои ощущения. Почему он такой зануда? Потому что не врет себе. Не знает слова «компромисс». Он мог бы идеально сыграть князя Мышкина. Он перфекционист.

ДОЛЕЦКАЯ: Не только. Он еще и формалист. Арт-форма — это его сообщение. Поэтому «Сказки Пушкина» — абсолютно инопланетный продукт. Понятно, что все билеты раскуплены, все ждут бомбы. А в душу это войдет русскому человеку?
МИРОНОВ (задумывается): Лично у меня после просмотра его спектаклей и «Сказок» в том числе, наступает какое-то странное умиротворение. Вдохновения немыслимого нет. Чувства, что он попал мне в душу и я сострадаю, – тоже нет. А есть умиление. Я смотрю на его космический мир – и красота, которая льется оттуда, это искусство в чистом виде. Дистиллированное. Достичь этой чистоты просто так невозможно. Уилсон – «человек дождя».
ДОЛЕЦКАЯ: Хочешь сказать, Боб – аутист?
МИРОНОВ: Да, но он излечился. А его друг, примерно того же возраста, не смог. Боб нас познакомил. Этот человек способен запредельные числа делить, умножать, вычитать. Допустим, 748 делит на 749 и через несколько секунд с легкостью выдает правильный ответ. Как в кино!
ДОЛЕЦКАЯ: Вот оно, детское начало.
МИРОНОВ: Плюс у Уилсона нет отдыха, привычного людям досуга, он вечно в работе, находит вдохновение во всем. Помню, у него были первые репетиции в Москве в ноябре в прошлом году. На улице ливень, к театру не подъехать, всюду потоки воды. Уилсон заходит в кабинет, садится и говорит: «Я сегодня в отеле подошел к окну, отодвинул занавеску, смотрю – все серое». Я ему: «Ну а чего вы хотели в Москве глубокой осенью?» А он подходит к окну, смотрит на эту привычную нам всем промозглую ноябрьскую сырость и серость, и восхищается: «Сколько оттенков!»
ДОЛЕЦКАЯ: Наш человек.
МИРОНОВ: Не то слово.
ДОЛЕЦКАЯ: Кстати, ты сам-то сказки любишь?
МИРОНОВ: Обожаю. И фантастику.
ДОЛЕЦКАЯ: Научную?
МИРОНОВ: Да. «Гиперболоид инженера Гарина», «Голова профессора Доуэля», «Остров погибших кораблей».
ДОЛЕЦКАЯ: А сказка любимая есть?
МИРОНОВ: «Золотой ключик».
ДОЛЕЦКАЯ: А сказочный персонаж?
МИРОНОВ: Конек-горбунок.
ДОЛЕЦКАЯ: Помнишь первый спектакль, на котором ты оказался?
МИРОНОВ: «Маленькая Баба-Яга» в постановке саратовского ТЮЗа. Там играла потрясающая актриса. Боже, как это было талантливо! Играла бы другая, не такая талантливая, я бы, наверное, милиционером стал.

ДОЛЕЦКАЯ: И последний вопрос: как думаешь, спектакль «Сказки Пушкина» будут воспринимать именно как сказки? Или как арт-театральный перформанс?
МИРОНОВ: В сказке обычно есть мораль. Здесь я ее не вижу, или она есть, но без назидательности. В финале «Сказки о рыбаке и рыбке» старик обнимает свою старуху, дуру старую, потому что любит ее, не смотря ни на что. И у меня возникает вопрос: почему до такого унижения надо было дойти старику? Почему он не плюнет, не уйдет от своей старухи вздорной? К сказкам вообще много вопросов. И это хорошо.