Интервью с Евгением Мироновым Интервью с народным артистом России, художественным руководителем театра Наций переносилось несколько раз. Евгений Витальевич Миронов назначал время то на 10 часов утра, то на 10 часов вечера… Я-то готова была жить в театре, лишь бы перехватить его в какой-то момент, вклиниться в его невероятно насыщенное расписание, чтобы задать несколько вопросов… Не спросила и трети того, что хотелось… Пожалела я народного артиста. Потому что писались мы поздним вечером, а в театре Евгений Витальевич был с раннего утра. Потом ещё и репетиция со знаменитым Томасом Остермайером пьесы «Фрекен Жюли» Стриндберга. Был он очень уставшим, до бледности, но невероятно доброжелательным… — Как-то одна из радиостанций заявила, что их слушатели — люди социально активные, обеспеченные и умные. А ваши зрители — они какие? — Вы знаете, у нас очень непростая структура, поскольку мы - не обыкновенный театр, не репертуарный театр. Это — открытая площадка, где могут работать как мэтры, так и дебютанты. Здесь возможно всё: все жанры искусства, все направления — от оперы и балета… Кстати, у нас был опыт с балетным спектаклем, который поставила Алла Сигалова с Чулпан Хаматовой и солистом Большого театра Андреем Меркурьевым. Мы - за возможность синтеза абсолютно всего, поэтому и публика совершенно разная. В этом сложность оповещения и информации, потому что люди должны понимать, на что они идут. Сегодня у нас в репертуаре, например, экспериментальный спектакль — тяжёлый, даже немного пугающий, но мы специально на это идём, потому что хотим посмотреть, покопаться, изучить всё, что есть в современном театре. А есть и традиционные вещи, предназначенные для другого зрителя. Идёт поиск… — Как-то в разговоре Валерий Владимирович Фокин сказал, что он «за театрального элитарного зрителя» и что такого зрителя надо воспитывать. Я так понимаю, ваш театр не предусматривает скрупулёзного воспитания своего зрителя, потому что репертуар слишком разноплановый и зритель слишком разный? — Нет, это не совсем так. Ведь я сейчас говорю не о том, что мы устраиваем своеобразный «супермаркет» на любой вкус, где есть всё и для всех, я говорю о том, что мы ведём поиск в разных направлениях, но самого высокого уровня. Это касается любого жанра, и поэтому зритель должен быть подготовлен. Поэтому я согласен с Валерием Владимировичем Фокиным во всём, кроме одного: мы должны иметь в виду и зрителя, который попал впервые в этот театр, и очень важно его не отпугнуть. Иначе мы налукавим — что это за элитарное искусство на тридцать подготовленных человек? Мы должны действовать таким образом, чтобы аудитория расширялась, чтобы привлечь публику, заинтересовать её. Но речь идёт о настоящем искусстве, а не на потребу. — В вашей актёрской биографии, к счастью, нет ни одной роли «на потребу». Скажите, а какой спектакль стал для вас переломным? Это «Гамлет», или «Орест», или то, что ставится сейчас? — Я не могу назвать отдельный спектакль. Каждая работа — так мне везло в жизни — была не просто очередной ролью, или очередной встречей с автором, с режиссёром. Каждый раз это ломание себя, ломание стереотипа и очень серьёзный поиск. Даже когда меня вводили в старый спектакль, в «Чайку» во МХТ, я сделал тяжелейшую попытку изменить рисунок роли Треплева. Мне не всё нравилось в спектакле. Хотя, надо сказать, мне до конца не удалось сделать так, как я хотел. На каждом спектакле (и это правда!) возникает совершенно неожиданный поворот, если ты работаешь с большим мастером или большим автором — будь то или Салтыков-Щедрин, или Камю, или Стринберг, или Шекспир. Происходит — как у простого ученика — переворот моего представления о произведении, о герое. Так было в «Гамлете» — там Штайн перевернул моё представление, Фокин перевернул представление об Иване Карамазове, Херманис — о Шукшине. Это каждый раз открытие. И играть по-другому, честно говоря, я не вижу смысла. Если вижу, что это проходное, что я это уже умею, что эту роль я могу сделать легко, — мне неинтересно. Почему я должен тратить на такую роль свою жизнь, своё время? Я отказываюсь… — То есть, вы иногда позволяете себе отказываться от ролей? — Не иногда. Я делаю только то, что я хочу, только то, что считаю нужным. В этом смысле я ужасный эгоист. — Почему вы отказались от участия в фильме «Мастер и Маргарита»? После такого ошеломляющего успеха у Бортко в «Идиоте»… — Во-первых, несмотря на то, что это разные роли — Мышкин и Иешуа, но что-то общее в каких-то чертах у них существует, а я не хотел повторяться. Во-вторых (и это было моё человеческое убеждение), неправильно, если известный артист будет играть эту роль — её будут ассоциировать и сравнивать с его предыдущими ролями, что уведёт от сути самого персонажа. Мне казалось, что если играть будет неизвестный человек, в любом случае лучше. Это ещё и, безусловно, ответственность после того, как ты снялся в роли Иешуа. А когда такая роль становится в ряд обычных ролей, это неправильно… — Я посмотрела несколько серий хотиненковского фильма «Достоевский». Могу сразу сказать: как бы я ни пыталась избежать сравнений, аналогий, но в образе великого писателя в вашем исполнении, особенно в первых сериях, в которых действие происходит на каторге, я увидела князя Мышкина… — Правильно… — Притом, что вы редко повторяетесь в своих ролях… — Это абсолютно сознательная вещь. Потому что Фёдор Михайлович Достоевский полностью состоит из своих героев — он их рождал из самого себя. Он попал на каторгу совсем молодым, ему было 27 лет. Это — из Мышкина… Дальше с писателем происходят сильнейшие изменения, например, в сторону Рогожина… — Ад в душе? У Достоевского, как и у всякого его персонажа, тоже ад в душе? — У Достоевского — ад… Помните: «Тут дьявол с Богом борется, а поле боя — сердце человеческое», — писал он в «Братьях Карамазовых». Это не значит, что только ад, там есть и то и другое. И битва идёт постоянно. Каждую секунду. — Кого интереснее играть — того, у кого ад в душе, или роли невероятно светлых и романтичных молодых людей? — Конечно, интереснее, когда сложный внутренний мир, и всё усложняется и усложняется… — Это с возрастом приходит? С опытом? — Ну, не знаю — «Гамлет» ко мне пришёл в 30 лет, а там огромная глубина, космическая совершенно. Сегодня я бы по-другому сыграл Гамлета, потому что и опыт богаче, и человечески я изменился. — А не бывает такого в актёрском житии, чтобы роль приходила повторно? Или так не принято… — Почему — бывает. У нас с Фокиным возникала идея сделать «Гамлета», но она не осуществилась… — Правда? С ним интересно работать, хотя мне кажется, что он очень жёсткий режиссёр. — Для режиссёра это очень хорошо. — Я как-то прочитала ваше интервью, старое, года 96-го, где вы сказали, что никогда в жизни режиссурой заниматься не будете. А теперь не возникает желания самовыразиться в режиссуре? — Нет-нет. Честно говоря, если у меня и есть позывы какие-то, то от безвыходности. Когда я работаю и понимаю (особенно это часто бывает в фильмах), что нет режиссёра, что необходимо спасать положение и самому спасаться, а когда играешь главную роль, уже не только за себя отвечаешь, а, получается, и за всю картину, тогда включаются какие-то способности и опыт, которые можно назвать пробами себя в режиссуре. Но только — из вынужденности, безвыходности. — Я знаю, что вы не любите непрофессионалов. А трагедия современного театра, особенно провинциального — это отсутствие профессионалов среди технического состава… — Я отвечу на вопрос касательно профессионализма: в театре его, как мне кажется, гораздо больше, чем в окружающей нас жизни. Всё, что происходит сейчас вокруг нас — это царство абсолютного дилетантизма. Люди разучились работать, мало того — не хотят работать. Мало того, поняли, что деньги можно делать из воздуха. И это сильно развратило их, особенно молодое поколение. Сейчас есть шанс за секунду осуществить свою мечту. Но за секунду — так не бывает… Даже сама природа говорит, что всё зреет достаточно долго: нужно поливать, вскапывать, ещё и засыхает… взрыхлять, сеять новые семена — это тяжёлый процесс, но это единственный вариант, другого нет. В театре, как и во всей стране (а мы маленький макет того, что происходит вокруг), безусловно, пропадают профессионалы, потому что маленькие зарплаты, это отражается на спектаклях, на искусстве. Ещё и поэтому возникла у меня идея — создать что-то своё. Сначала эта была театральная компания, потом стал театр, где я хотел наладить жизнь по-другому, не так, как вокруг. К сожалению, это тяжело — копья ломаются и нервов не хватает. Всё очень не так просто… — Поэтому вы и работаете по 12 часов? И это каждодневный график? Все пишут, что вы невероятно работоспособный человек, но не до такой же степени… А ещё спектакли, съёмки, репетиции… — Почему так много работы? Я чувствую ответственность во всех смыслах. Я не могу сказать, что я много работаю в последнее время в кино — последние пять лет я мало снимаюсь. Потому что у меня много времени отнимает театр, причём не по прямой моей специальности, что несколько печально, потому что мне ещё есть что сказать, что сыграть… Но я считаю, что так надо. Потому что я выбрал этот путь сам, меня никто не заставлял. Я должен довести это дело до конца… И кто знает — может, весь этот опыт строительства, переговоров, добывания денег, ругани со строителями пригодится мне потом, я не знаю. А сейчас я работаю постоянно, потому что мне необходимо поднять театр на ноги практически с нуля. Здесь очень многое от меня зависит. И ответственность перед людьми, работающими в театре, колоссальная. И перед зрителями. Нужно сделать так, чтобы люди, во-первых, узнали, что такое театр Наций, во-вторых, поняли, что такое Театр наций, а в-третьих, доверяли нам полностью. Чтобы знали, что здесь не обманут. Здесь в любом случае будет интересно, здесь — искусство… Сейчас очень много мест, где обманывают. Причём люди сами соглашаются, отдают деньги, похохотали и ушли. Я сейчас говорю вообще про нашу, так сказать, шоу-жизнь… Я не знаю, насколько это всё мне удастся, потому что не всё только от меня зависит. Я пока до конца не понимаю, есть ли понимание и поддержка наших желаний у государства. Всё-таки театр государственный… Может, это и не нужно, я подумаю. — Не нужна помощь государства? — Может быть, это всё никому не нужно. — Театр не нужен?! — Всё может быть! Сейчас время бульварного театра. А я иду своим путём, и я в этот путь верю. Но один в поле не воин. Такое большое дело, которое мы задумали, — оно серьёзное и требует серьёзной поддержки государства. Вокруг меня компания моих товарищей-единомышленников, мы хотим исправить ситуацию, а она на самом деле не весёлая, печальная. — Да, у нас и в государстве, уж, извините, ситуация не весёлая… А театр — как отражение этой ситуации… — Поэтому надо браться и делать… — А спросить совета? Например, у Олега Павловича Табакова… — Конечно, я и спрашивал, и советовался много раз… Только так уж устроен мир, что пока ты сам не разобьёшь лоб, пока ты сам не испробуешь — ты не сделаешь и не поймёшь, как. Безусловно, поддержка с его стороны мною всегда ощущается, но делать я буду сам! — Очень хочется, чтобы у вас всё получилось. И последнее. Несколько слов в адрес компании «ДОКА Центр», которая принимала участие в строительстве и оснащении Театра наций. Если, конечно, есть, что сказать… — Строители строителям рознь, а это большая стройка, компаний и организаций было много, и они по-разному себя вели и по-разному себя зарекомендовали. Если говорить про компанию «ДОКА» — это высочайшего уровня профессионалы. Не могу сказать, что у нас всё здесь было легко с самого начала, но тем не менее я понимал одно, что «ДОКА» — это прежде всего гарант, это — хорошее качество. Что для меня превыше всего. Сейчас самый сложный момент, когда мы всё проверяем, пробуем. Я очень надеюсь на то, что мы справимся и освоим это оборудование и что оно будет соответствовать требованиям тех режиссёров, с которыми мы работаем, а это — выдающиеся режиссёры, в том числе и западные, привыкшие работать с суперсовременной техникой. Я об этом мечтал, и я очень надеюсь, что эта моя мечта сбылась.