Когда-нибудь она должна была это сделать: облачиться в латы, схватить деревянное копье и оседлать войлочную лошадь. Ее гражданская отвага обрела художественное воплощение: артистка и роль слились в романтическом экстазе, взрывая публику криками восторга. Маленькая отважная женщина с одним ухом, пробитым затылком и сломанной рукой, спрятанной в большую красную перчатку, смотрит в притихший зал влажным взглядом и весело признается: „Получив палкой по голове, я прозрела и теперь все вижу в подлинном свете”. Цирковой финал Ахеджакова превращает в театрализованный митинг, ее огромная красная перчатка сияет, полощется над головой, как стяг: „Люди, очнитесь! Я дарую вам свободу!”

Премьер и премьера

Осенью Театр Наций после реконструкции открывал Владимир Путин. Лично забивал между досками сцены серебряную монету (на счастье и удачу), лично играл на „случайно” возникшем рояле в кулисах, чаевничал с артистами, шутил с молодым худруком. Евгений Миронов, опираясь на палочку (после перенесенной операции), отвечал премьеру взаимностью, сыпал комплиментами на грани: „Вы, Владимир Владимирович, и в танке не горите, и в воде не тонете”. Премьер кривил губы улыбкой. Пикировка была пугающе театральной, из лаконичных диалогов вылезали скрытые смыслы и дерзкие подтексты, ломая всю заготовленную структуру: сцену приезда барина к холопам худрук портил своей прямой спиной, сверкающей указующей тростью и опасными шутками.

Евгений Миронов упорно не желает исполнять уготованную ему роль придворного лицедея: его фамилии нет ни в партийных списках, ни во фронтовых, он не числится ни в рядах сторонников, ни в избирательных штабах. А ведь на месте Владимира Машкова по всем приметам должен был оказаться он! Представьте себе, как звучала бы эта прочувствованная речь в исполнении Евгения Миронова. Но этот спектакль Миронов не сыграл. Репертуар Театра Наций мало похож на репертуар придворного театра: „Калигула” Камю, „Метод Гренхельма” Гальсерана, „Фрекен Жюли” Стриндберга, нынешний Circo Ambulante и вовсе непонятного происхождения… „Ну и репертуарчик у вас!” — возмутился бы Иван Васильевич Бунша.

Художественная программа ясна как день: противостояние человека и системы, бунт личности против навязанных системой правил, схем, стереотипов, борьба за право быть другим.

Остров проклятых

Тема донкихотства болезненна и притягательна для любого художника, потому что само по себе искусство подразумевает эту вечную неравную борьбу безумца с ветряными мельницами. Грань между сумасшествием и героизмом столь тонка, что разговор легко может скатиться в пошлость пафоса или насмешки. Режиссер Андрей Могучий вместе с художником Максимом Исаевым сочинили антиутопию про безумца и его жену, которая подхватила знамя из рук гибнущего мужа и завершила дело его жизни, рискуя собственной. Хотя по большому счету глагол „сочинили” к этой работе не применим, поскольку спектакль продолжает сочиняться. Могучий не ставит пьес, он извлекает из первоисточника сюжет, как музыкант — мелодию, раздает каждому артисту свою партию и требует импровизаций. Чем больше артист, тем свободнее импровизация.

Пересказывать этот спектакль так же бессмысленно, как и расшифровывать метафоры. Все, что не сказано впрямую, будет мучить разнообразием толкований и наглостью, брутальностью воплощения. За откровенно цирковым разрисованным занавесом откроется мрачный зловещий заводской пейзаж: огромные железные трубы, из которых торчат фанерные клубы дыма, в горловину каждой трубы вмонтированы телеэкраны, в которых демонстрируются рисованные новости дня. Белые медведи перемещаются по сцене и залу, разворачивая абсурдные транспаранты популярных „монстраций” типа „С нами мох!” или „Герда, иКай!” Под надписью „Мясокомбинат” на железных крюках раскачиваются тряпичные мясные туши. Их разделывают женщины в резиновых фартуках, войлочных тапках и спущенных грубых чулках. Главная героиня Мария (Лия Ахеджакова) когда-то служила в цирке, ассистировала своему отцу в номере „Разочарованная Дульсинея”, пока отец не отхватил ей ухо кухонным ножом по имени „Фидель”.

В „квартире Марии” (так гласит надпись) на цинковом топчане, как на операционном столе, лежит неподвижный обнаженный мужчина. Это парализованный муж Марии Антон (Альберт Филозов), когда-то изменивший жене и разбитый инсультом после партсобрания. „Инсульт и паралич вернули мне мужа”, — скажет Мария, признавшись, как написала анонимку на супруга в партийный комитет (именно так — партийный комитет). Антон прикован к постели двадцать лет и встает на наших глазах по зову сердца, начитавшись Сервантеса, который толкнул его на путь героического смертника. Антон встает, чтобы освободить Остров от чар его правителя Обер-кондуктора. Карлик Давид (Алексей Ингелевич) отказывается от карьеры надсмотрщика и встает на сторону восставшего Антона, готовый возглавить оппозицию. Народ тоталитарного Острова представлен поселянами и поселянками самых разных сословий, включая интеллигенцию и проституцию. Огромная акула проплывает через сцену от надписи „Морг” в сторону надписи „Бар Куба”, а с черно-белого экрана неслышно и заливисто хохочет юный Че Гевара. „Взорви все на х*й!” — скажет себе прекрасная Глория (Арина Маракулина) — и все взорвется…

Взрыв мозга

Плотность информации и скорость сценических превращений зашкаливают: кажется, еще чуть-чуть — и зрительский мозг взорвется, не выдержав этого „атмосферного столба”. В какой-то момент стоит расслабиться, перестать вслушиваться в тексты и напряженно следить за сюжетом, тогда спектакль сам потащит вас за собой, как распятую тушу на железном крюке. Главный секрет команды Circo — в коллективном бесстрашии. Так вестник с сенсационными новостями летит по бездорожью, напрямик, путаясь в траве, проваливаясь в ямы, спотыкаясь об торчащие из земли корни, не замечая разодранных в кровь щек… Летит, чтобы успеть предупредить об измене, чтобы уберечь вас от гибели.

„Художественная программа ясна как день: противостояние человека и системы, борьба за право быть другим ”

Когда вы это поймете, у вас откроется „третий глаз”, и сценическое пространство станет трехмерным, как в 3D, а громоздящиеся друг на друге вербальные и визуальные подробности обретут логическую стройность и художественную гармонию. „Боже, я корова!” — успеете вы то ли прочесть, то ли подумать и с наслаждением воткнете длинный железный прут в круглое пузо лейтенанта Родригеса. Распоротый лейтенант займет свое место среди висящих туш.

Это, конечно, театр безумцев, возомнивших, что они способны изменить мир. Мир они не изменят, но хотя бы поставят его под сомнение. Первое, на что натыкается выходящий из зала зритель, это его собственное отражение в зеркалах — в нем явно что-то изменилось.