В Москве Явора Гырдева знают по двум гастрольным спектаклям — „Человек-подушка” и „Калигула”, но главным образом по его дебютному фильму „Дзифт”, гротескному социалистическому нуару, за который Гырдев в 2008 г. получил режиссерский приз ММКФ. После премьеры спектакля о корпоративной культуре он займется культурой конспиративной — приступит к работе над фильмом об осведомителе спецслужб.

— Как начинался проект „Метод Грёнхольма”?

— У меня был мастер-класс на фестивале „Территория”, и Евгений Миронов (худрук Театра наций. — „Ведомости”) предложил мне сделать спектакль. Потом оказалось, что у меня есть три месяца перед запуском нового фильма.

— Для вас нормально за три месяца сделать спектакль?

— Совершенно. Для проекта такого объема это нормальный срок. Спектакль на четверых. Сюжет универсальный. Темы — глобализация, корпоративная этика, но главное — игровые модели поведения современных людей: в этом политкорректном мире, живущем по правилам, человек может оказаться таким же хищником, как участники шоу на выживание. В пьесе также видно влияние антиутопической традиции, идущей от Оруэлла, только Большой брат — не государство, а корпорации. И все это соединено с новым реалити-форматом. Потому что корпоративное пространство выявляет эксгибиционистскую сторону человеческой природы.

— По-моему, сейчас довольно много подобных сюжетов.

— Да, но я думаю, что в этой пьесе нет излишнего антиглобалистского пафоса. У Гальсерана распознаваемые жанровые приемы, много саспенса. Но все же это не просто упражнение в стиле.

— А мне показалось, что для вас важна постановка формальных задач — по крайней мере, в тех спектаклях и фильме, которые я видел.

— Важна адекватность. Иногда надо подавить режиссерское тщеславие, покориться автору. Потому что есть пьесы „актероустойчивые” и „режиссероустойчивые”, как у Эдварда Олби, которого я недавно ставил в Софии. То есть если корректно произнести весь текст, целое образуется, даже если актеры и режиссер не очень хорошо сделали свою работу. У Гальсерана тоже пьеса такого типа. Здесь узкая территория интерпретации. Но в этом для меня тоже есть провокация. Мне нравится, что у меня есть любопытство к разным типам режиссерского присутствия.

— Новый восточноевропейский театр 90-х был как раз построен на сильной интерпретации, игровой стихии. И очевидно, что вы продолжили эту традицию в кино. Чего вам больше хотелось в „Дзифте” — отойти от театра или подчеркнуть театральность?

— Я играл со стереотипами. Считается, что, если кино снимает театральный режиссер, это ужас, будет театральный фильм, все будут играть по-театральному. У людей кино есть атавистический страх, что театр самый большой враг кинематографа. С другой стороны, театральные режиссеры, приходя в кино, очень стараются, чтобы все было „киношно”. Я же всегда подчеркивал, что я именно театральный режиссер. Потому что для меня главное — убедительность, которая каждый раз становится вопросом конкретной эстетики. Фильм может быть театральным и при этом убедительным. И тогда не важно, что кто-то скажет: это не кино. В этом смысле мне очень помогла традиция гротеска, которая так сильно проявляется в русской культуре от Гоголя до обэриутов.

— А вы думали, что „Дзифт” будет непонятен на Западе? Там видят в нем совсем другое. Рецензенты пишут, например, что это „тарантинеска”.

— Потому что каждая культура применяет собственные способы понимания. И для меня, как для представителя такой культуры, которой на большом рынке вообще практически нет, всегда очень интересно наблюдать за этим. У меня есть какие-то интуитивные представления о русской культуре и американской культуре, и в „Дзифте” они соединились.

— И получился социалистический нуар.

— Ну да, там матрица нуара, а значит, у западной публики есть жанровый способ понять фильм. А потом она подыскивает близкие примеры стиля: Тарантино, Гай Ричи. А в России срабатывают совершенно другие вещи.

— Специфические шутки с лозунгами уж точно понятны только здесь.

— Но тем не менее и американцы что-то свое там нашли. Даже на ремейк есть предложения.

— Если все сложится, режиссером ремейка будете вы?

— Да. Хотя если менять действительность, конкретную среду…

— Фильм же из среды в основном и состоит!

— Я пока много об этом не думаю, это просто возможность.

— А приз ММКФ за режиссуру дал вам новые возможности?

— Это, может быть, самый престижный из тех 19 призов, что есть у „Дзифта”. Но в практическом плане главный толчок дал фестиваль в Торонто. Там после первого показа у меня уже было девять встреч с иностранными агентами и 25 приглашений на фестивали.

— У меня еще два вопроса про „Дзифт”. Во-первых, у вас герой специально похож на Маяковского?

— Сейчас трудно сказать, думал ли я, что хорошо бы он был похож на Маяковского. Но так оказалось.

— И второе: вы так хорошо говорите по-русски, что наверняка знаете Высоцкого.

— Конечно.

— А помните у него песню про коварный зарубеж?

— Нет! А какой там текст?

— Рабочего отправляют в загранкомандировку, и он слушает инструктора, что там можно, что нельзя. Эта песня удивительно ложится на ваш фильм, потому что в нем пародируются те же стереотипы об опасной Восточной Европе — и примерно того же времени. Следующий фильм будет таким же гротескным?

— Да, „Цинкограф” — тоже социальный гротеск, черная комедия, комбинированная с психотриллером. И автор тот же самый — Владислав Тодоров. Время действия — конец 80-х — начало 90-х. Герой — осведомитель. Ему это нравится, у него одержимость заговорами. Но наступает 89-й год, и его увольняют. Это оказывается для него травмой, но потом он успешно притворяется, будто продолжает быть агентом спецслужб. И начинает вербовать собственную сеть осведомителей, проникает в неформальные интеллектуальные круги, люди из которых после перемен начала 90-х становятся политиками, социологами, журналистами. Они думают, что работают на государственные тайные службы, и продолжают писать доносы. А герой, таким образом, становится частной спецслужбой, как бы незаметным государством. В общем, это тема про конспиративную ментальность Востока, про то, что мы живем в ощущении, будто за нами всегда следят, и из-за этого формируется очень специфическое мышление.

— А как это будет выглядеть стилистически? Вряд ли уже черно-белый нуар?

— Тут тоже будет много стилизации, это не квазидокументальная реальность. Но стилизация будет другой, чем в „Дзифте”. Конкретнее пока сказать не могу, потому что это всегда вопрос импровизации. На финальной стадии всегда работает интуиция.
Премьера спектакля „Метод Грёнхольма” 28 марта