Спектакль поставлен режиссером Алексеем Франдетти с подачи художественного руководителя театра Евгения Миронова.

Действие основано на одноименном фильме Валерия Тодоровского и литературном первоисточнике – повести Юрия Короткова "Буги на костях".
Фильм всенародно известен, так что подробно рассказывать сюжет не нужно. История про то, как правоверный комсомолец Мэлс в середине 50-х годов, когда Сталин уже умер, но культ личности еще не отменили, из-за любви к отвязной девушке Пользе стал стилягой. Потом девушка родила ребенка и передумала стиляжничать, а парень, наоборот, втянулся насовсем, помимо любви, потому что тяга к девушке — толчок к его внутренней автономии. Мэлз навеки отравлен правом выбора.
 
Посыл "Стиляг" сформирован зачарованностью людей общим действием. Борьбой двух ритуалов. Сшибкой коллективных психологий – большой и малой, организованной и стихийной, требовательной к соблюдению догмы и  развинченно-игровой, темной  и разноцветной. "Советские люди" и стиляги так же различны, как арбуз и свиной хрящик. Но драма этой трагикомедии в том, что большое запрещало малое. А малое сопротивлялось запрету, как могло. Декоративно. "От саксофона до измены — один шаг", говорили им.  "Заживо хоронить — выбор отличный, но только не мой, я разберусь со своею судьбой", отвечали они.   
 
Спектакль, тем не менее, получился не столько об эпохе (хотя и о ней, конечно, тоже), сколько об идее свободы и верности свободе при запретах, что гораздо труднее, чем просто выплеск адреналина под музыку. "Это не про систему в буквальном смысле", говорит Алексей Франдетти, "это про Монтекки и Капулетти, если хотите. И про человека как художника своей жизни". И это история любви, разбившейся о быт. Независимая Польза, которая "перебесилась", становится похожа на свою мать – грубую, практичную, любящую орать. И всецело занятую бытом, точно как поэтичная Наташа Ростова, когда вышла замуж. В "Стилягах" кроме прочего, есть подспудный вопрос на засыпку: а нет ли в этом превращении стрекозы в муравья своей правды?
 Фото: Ира Полярная

Как и в фильме, песни разных эпох и разных  авторов (каждый узнает "Summertime",  "Я люблю буги-вуги", "Король оранжевое лето", "Пусть все будет так, как ты захочешь",  "Будь со мной", "Желтые  ботинки" и прочее) органично вписываются в сюжет и ложатся на эпоху 50-х, как будто их сшили по мерке времени. Что придает конкретной истории привкус вневременной аллегории.
 
Все начинается с репетиции физкультурного парада. Под патриотический мотивчик передовая молодежь бодро марширует, копируя телами танки и самолеты, а то и памятник Рабочему и Колхознице. Пластические маркеры времени внезапно прерываются джазовыми синкопами, и в мареве рок-н-ролла появляются они. Пестро одетые нарушители общественного  спокойствия. Те, кто "хиляет по Броду". "Чуваки" и "чувихи", бросившие вызов серым (и в буквальном смысле) "жлобам". И если средь стиляг есть ударники, то (цитата из спектакля) отнюдь не коммунистического труда. 
 
Мы видим, как реальная жизнь отчаянно  рвется из регламента, неважно,  какого.  Здесь — из песни 1937 года "Москва майская" ("Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…") как лейтмотива действия. Из пут коммунального быта,  показанного смачно и  двояко – как обыденность и как фарс. Из жестких преследований, когда феерия оборачивается арестами. Спектакль и похож на фильм, и не похож одновременно. Сходство — потому что тоже сделан с легкой иронией, ее столько, сколько нужно, чтобы зрелище не превратилось в стеб.  Отличие — потому что Франдетти и его соавторы – хореографы Ирина Кашуба и Анатолий Войнов, сценограф Тимофей Рябушинский,   художник по костюмам Анастасия Бугаева, постановщик света Иван Виноградов и музыкальный руководитель Евгений Загот – нашли  собственные  художественные слова для театральной версии. "Хотел ставить мюзикл "Брат- 2", но театр предложил "Стиляг", – говорит Франдетти. – "Я подумал – почему нет?  Это как в детстве, где была игра в трех мушкетеров, по любимой книге, а тут любимый фильм. Для меня это закрытие гештальта. И моя задача была не копировать картину, но наоборот, сделать спектакль как можно дальше от фильма".
 
Темпоритм динамичного зрелища слагается из емких деталей и театральной "гонки" столкновений "тех" и "этих". Песня "До свиданья, мама" – яростный манифест Пользы во главе женской рок-группы: тут еще и привет феминисткам. И лукавый флер времени действия в коммуналке, там эмблемой становятся личные сиденья от унитаза, с которыми квартиранты бегут в очередь в общий туалет. Сценическая стена, где советская патетическая мозаика соседствует с граффити. От них сперва шалеешь (какие граффити в сталинскую эпоху?), а потом понимаешь, что это стена-символ: за ней, по замыслу, встает любая постройка, кого-то куда-то не пускающая или о ком-то исторически напоминающая — Берлинская ли, Великая Китайская или стена Цоя на Арбате.
 
Франдетти искусно показывает мир зомби. Да, кто-то искренне не понимает, как это возможно – быть не как все. Но, когда речь идет о неразделенной любви и ревности комсомолки Кати, в ее подсознании включается песня "Будь со мной", спетая как приказ, а также неизвестный девушке Фрейд. И личная месть Кати (органичная в сценическом фанатизме Наталья Инькова) подается как идеологическая борьба. Зрительный зал не раз вовлечен в действие, но особенно впечатляюще — в сцене исключения Мэлса из комсомола: зажигается свет, и публика становится массовкой, в которую отвергнутая девица сублимирует сексуальную истерику (прикрытую, как фиговым листочком, марксистко-ленинско-сталинской риторикой). При этом однотипные люди в черном, все с завязанными глазами, качаясь, как в шаманском камлании, поют в проходах партера песню "Скованные одной цепью".  Переходящую в жуткую монотонную агитку. (Замечу попутно, что сочетание живой музыки с мультитреком в "Стилягах" сделано без сучка и задоринки, а свет и все перестановки жестко привязаны к звуку).   

В мюзикле работает прекрасный ансамбль, хорошо танцующий и физкультпарад, и буги-вуги, и апофеоз с тазами и кастрюлями в коммуналке, и водочную ностальгию с эмалированными кружками в забегаловке, хоть на полу (от ботинок на "манке" пришлось отказаться, в них не потанцуешь), хоть на кровати. Ребята ладно поют даже в небесах, куда иногда отправлены волей режиссера — летать на лонжах. Например, в момент постылой женитьбы Фрэда, бывшего стиляги, а ныне дипломата, когда с высоты три Мерилин Монро издевательски поют "Ему не нужна американская жена". То, как слаженно все действуют, хотя нужно за несколько секунд  переодеваться из костюма в костюм и одному актеру играть  несколько ролей – тоже впечатляет. Не могу не назвать имена Сергея Векслера, Олега Масленникова, Игоря Балалаева и Анны Галиновой, вкусно сыгравших "возрастные" роли. Стиляги Боб и Фред (Александр Волочиенко  и Александр Новин соответственно) – как большие дети. Ну, так, собственно, в каком-то смысле и было.  

Исполнители главных ролей в двух составах (Дарья Авратинская и Анастасия Тимушкова, Олег Отс и Эмиль Салес) полны энтузиазма, но пока, кажется, слишком волнуются, и кому-то можно еще поработать над вокалом, а кому-то над дикцией и подачей слов. И вот еще что. Заявленный – по умолчанию — в диалогах "психологический театр" не у всех сочетается с броской природой танцев, песен и представления в целом. Это, наверно, вопрос дополнительных репетиций. Или проще: на "Стиляг" лучше приходить на пятый или шестой спектакль, когда все уляжется и утрясется.       
 
"Чем свободней человек, тем проще он одет". Это истина для свободных.  А те, кто здесь — не свободны. И правда бывшего стиляги, а ныне советского  дипломата Фрэда – смерть мечты. В Америке нет стиляг,  говорит Фрэд. Но мы-то есть, кричит  Мэлс. И он прав.  Об этом — грандиозно-задушевный финал спектакля, когда Мэлс поет "До свиданья, милый друг", а вокруг него — и вторя ему — собираются призрачные фигуры в белом (персонажи этой поучительной истории). "Поступок — шаг по вертикали. Другого смысла и других последствий в нем нет".