Как известно, ни у Чехова, ни у Вампилова нет пьесы, которая называлась бы „Странники и гусары”. Им обоим „сочинил” ее Юрий Погребничко. И поставил — в собственном театре с этим странно-непонятным названием „ОКОЛО дома Станиславского”. У Погребничко все так: странно, непонятно, при этом невозможно оторваться и очень хочется разобраться в природе магнетизма этой завораживающей странности. И это всегда резкий, неожиданный, острый поворот, когда в читаном-перечитаном, виденом-перевиденом вдруг открывается нечто, ведомое только ему одному. Знаешь всякий раз наверняка: тайну Погребничко ты все равно до конца не откроешь и „дна” не сыщешь, но от этого сознания только еще интереснее.

От печальных, грустных спектаклей Погребничко всегда тепло и нежно. Его актеры обладают удивительным умением разговаривать просто, буднично, словно бы вовсе бесстрастно, словно бы почти случайно произнося положенные им слова, словно бы они и не актеры вовсе, а просто встретились, что-то друг другу сказали, разошлись. „Случайность” этих встреч такова, что не возникает ни тени удивления, когда персонажи пьесы Вампилова „Старший сын” абсолютно естественно начинают общаться с героями чеховских „Трех сестер”. Оттого, наверное, что ни те, ни другие для Погребничко никакие не „герои” и не „персонажи”, но путники, но странники, бредущие по единому и бескрайнему пространству, название которому — Жизнь. Пространству, где каждый одинок, но где всему наперекор есть Дом. А если его нет, то, значит, люди его придумают или нафантазируют. И все равно встретятся — в этом ими самими придуманном, нафантазированном, сочиненном Доме. И там им будет тепло.

Соединение текстов чеховских и вампиловских в спектакле столь искусно, что „швов” нет, а зритель неискушенный просто не догадается, что они могли бы быть. Алексей Левинский, произносящий слова Вершинина, что хорошо бы одну жизнь прожить начерно, а другую начисто, вот эту „вторую жизнь” и сыграет (проживет) уже в своем вампиловском герое Сарафанове. С едва заметной полуулыбкой, закрытый и невероятно распахнутый, обостренно сдержанный и до боли пронзительный. Чуть сутулый, усталый от жизни странник, он мельком покажется и в самом деле лихим бесшабашным юным гусаром из песенки Окуджавы, вовсе не интересующимся тем, что „жаждет новых потех просвещенный наш мир”.

Может, дело как раз в том, что Юрию Погребничко (и тем актерам, что с ним работают) действительно дела никакого нет до „новых потех просвещенного мира”. В собственном его мире естественно и просто соединяются Чехов и Вампилов, Булат Окуджава и Юрий Кононенко, замечательный художник, давно умерший, тем не менее по сей день обозначаемый в программках спектаклей Погребничко как автор сценографии. Может, все дело в этом особом умении режиссера так слышать, так чувствовать, так помнить тех, кого больше нет, обостренно-личной памятью об ушедших сохраняя и устанавливая одному ему дарованную связь с ныне живущими, со своими зрителями, со своими актерами, с „бегом времени”.

Вот так и живет этот человек — да, особый, да, отдельный, ну и что