Евгений Миронов — о своем учителе Олеге Табакове, премьерах нового сезона и процессах театральной депровинциализации.
Как-то так случилось, что фамилия Миронов вдруг стала ассоциироваться не с корифеем советского кинематографа Андреем, а с художественным руководителем Государственного театра наций Евгением, превратившим афишу своего театра практически в программу фестиваля европейского театра. Евгений Миронов играет в театре, снимается в кино, руководит двумя благотворительными фондами и входит в арт-дирекцию фестиваля-школы современного искусства «Территория». На этой неделе он вместе со своим театром поехал в Тобольск — проводить «Театр наций Fest». По такому случаю мы встретились с Мироновым, чтобы вспомнить истории о вахтершах из школы-студии МХАТ и обсудить депровинциализацию театра.

— Театр наций со своим фестивалем отправился в Тобольск. Вы ведь бывали там раньше?

— Конечно. В 2016 году тоже был фестиваль Театра наций в Тобольске, мы показали спектакль «Рассказы Шукшина» и фильм «Синдром Петрушки». А в прошлом году там прошел фестиваль театров малых городов России. Получается, в Тобольске я бывал уже дважды. Но готовились к этой поездке мы серьезно, потому что мы не просто, так сказать, обслуживаем население звездным составом артистов на гастролях. «Театр наций Fest» мы создали для более содержательного общения со зрителями. Это фестиваль, который предполагает не только гастроли. Это фестиваль искусств, где есть и образовательная программа, и поэтические представления, и встречи с писателями, и драматические спектакли, и танцевальные. Так мы, во-первых, знакомимся с местом, куда приехали, во-вторых, показываем разные направления работы Театра наций — они представлены в программе фестиваля. Более того, иногда мы начинаем сотрудничать с местным театром. Так, фестиваль «Территория» совместно с Театром имени Ершова выпустил спектакль «Тобольск. Доска почета», который ставил Дмитрий Брусникин.

Мне кажется, мы придумали довольно оригинальную формулу. Меня всегда раздражала необходимость приезжать куда-то на один день с одним спектаклем, потому что у прокатчиков нет денег на большее. А один спектакль ни о чем не говорит, нельзя познакомиться с театром за один вечер. Именно поэтому мы пошли дальше.

— Когда «Территория» ехала делать «Тобольск. Доска почета», личность Дмитрия Брусникина была важна еще и потому, что он «человек из телевизора», его знают. Как вы намереваетесь вкладывать в этот проект свой капитал авторитета?

— Мы занимаемся делом, мы вкладываемся целенаправленной работой. И Дима Брусникин — авторитет прежде всего среди профессионалов. Встреча с нами как с Театром наций — это встреча с профессионалами в той или иной области. Например, в Тобольск мы везем детский интерактивный спектакль «Осторожно, эльфы!» — и это потому, что сейчас в театре начинаем изучать разные формы театра для детей. В следующем сезоне детскому театру будет посвящена специальная программа в нашем Новом пространстве. Или вот спектакль «Наше всё… Бродский. Лица мы необщим выраженьем» — он тоже едет в Тобольск — это поэтический театр, а вечер «БеспринцЫпные чтения» с Александром Цыпкиным — авторское исполнение. Я приму участие в концерте «Евгений Онегин. Лирические отступления», созданном нашим фондом «Артист» в поддержку ветеранов театра и кино, и сейчас часть средств будет направлена на помощь пожилым актерам Тюменской области.

— Тобольск — достаточно уникальная точка на карте хотя бы потому, что сначала это был культурный центр, а потом железная дорога прошла мимо, и все пошло иначе. Вы учитывали это?

— Мы учитывали, честно говоря, и атмосферу места, и заинтересованность нашего официального партнера — СИБУРа, для которого Тобольск — стратегически важный город, без которого нашу программу мы бы не могли осуществить. Очень важно, чтобы в этом удивительном по красоте и богатству культуры городе проходили фестивали, не уступающие московским или петербургским. Тобольск этого достоин. И в этом смысле СИБУР — прекрасный партнер, думающий о своих работниках и жителях города, где компания работает, стремится, чтобы повышался культурный уровень тоболяков. Надеюсь, наш фестиваль будет примером. В последние годы происходит депровинциализация нашей культурно-театральной жизни. Это очень мощное явление. Просто фантастические события происходят в Перми, в Воронеже, куда съезжаются критики, режиссеры, актеры, да и просто театралы приезжают на премьеры.

— Раз уж вы сказали про Воронеж. Ассоциация театральных критиков проанализировала программу недавно завершившегося Платоновского фестиваля искусств, после того как на церемонии закрытия фестиваля временно исполняющая обязанности руководителя департамента культуры Воронежской области Эмилия Сухачева сказала, что не все мероприятия вызывали однозначный отклик у профессионалов и СМИ. Критики дали экспертную оценку, чтобы поддержать и фестиваль, и его художественного руководителя, Михаила Бычкова. Вы знаете про эту историю и ощущаете ли некоторые трудности в осуществлении культурной политики?

— Трудностей не ощущаю. По крайней мере, все программы мы делаем по любви, по собственному желанию, и никаких препятствий нам пока не чинили. Про случай, о котором вы говорите, я не слышал. Безусловно, страна у нас огромная, и где-то чиновничьи структуры могут наверняка мешать, вставлять палки в колеса или просто что-то недопонимать. Но развитие культуры в стране все равно происходит. После распада Советского Союза остались брошенными очень важные культурные очаги. Особенно это коснулось театров малых городов. И сейчас наконец-то Министерство культуры способствует тому, чтобы эти очаги возродились. Я считаю великим завоеванием советского периода тот факт, что практически в каждом городе строился театр. Хороший или плохой — это уже другой вопрос, это во многом зависело от главного режиссера. Я помню, что когда я учился в Саратовском театральном училище, в Ульяновский драматический театр приезжали московские актеры. Всегда важен лидер, который может в любом, даже самом отдаленном от столицы месте, создать благодатную атмосферу для творчества. Прекрасный сегодняшний пример — театр-студия «Грань» в городе Новокуйбышевске. Там работает режиссер Денис Бокурадзе, который буквально строит театр. Артисты ведь как кочевники, которые перемещаются за своими вдохновителями. Театр Наций много лет способствует этому процессу. Поддержка театров малых городов — это круглогодичная работа. В театрах мы проводим лаборатории и мастер-классы, потом смотрим, дало это плоды, или нет.

— Раз уж речь пошла про государство, не могу не спросить у вас про приглашение на постановку Кирилла Серебренникова. Сколько вы готовы его ждать?

— У нас в плане стоит работа «Чайковский». Когда она будет, тогда будет.
— То есть вы ждете?

— Конечно. Но там же, может, будут другие планы у Кирилла, я не знаю. Я надеюсь, что все сложится хорошо, и эта премьера выйдет.

— Сейчас все обсуждают расторжение контракта между МХТ им. А. П.Чехова и Константином Богомоловым. Понятно, что каждый руководитель собирает команду под себя. Но не будет ли это нарушением в том числе и преемственности? Тем более, что Богомолов — один из любимых учеников вашего мастера.

— Я думаю, что Константин созрел для своего собственного театра. Я надеюсь, что это случится. У него был очень интересный период под крылом Олега Павловича Табакова, но Константин уже давно самостоятельный, серьезный режиссер со своей командой. Артисты вслед за ним переходят из одного театра в другой. А в МХТ им. А. П. Чехова, как я понимаю, наступает новая эра. Пришел новый художественный руководитель. У него свое видение, свое представление о театре, и он не обязан оглядываться назад ни на что, кроме творческих традиций, сложившихся на этой сцене. И хотя Женовач выпускник не Школы-студии МХАТ, а ГИТИСа, его стиль и метод работы позволяют ему эти традиции продолжать и развивать. А кого он возьмет в союзники — это его личное дело.

— А как вы себе выбираете союзников? И насколько ваше слово — последнее в формулировании репертуара? Чем вы руководствуетесь?

— По-разному. Бывает, что проект вызревает несколько лет. Я не тороплю процесс, потому что может родиться нездоровый ребенок — а спектакли похожи на детей. Или бывают случаи, когда мы уже договорились о проекте, но из-за занятости режиссера приходится ждать удачного стечения обстоятельств. Так было и с Андреем Могучим, и с Робером Лепажем, и с Робертом Уилсоном. Бывает, что появляется некая тема, которая нас волнует. Сейчас я вам открою тайну. В новом сезоне мы будем исследовать тему, которая вроде бы для всех ясная и понятная, но театральным языком не раскрытая, хотя она касается нас всех. Эта тема — нефть. Вот уже второе столетие она буквально преследует человека как доминирующая, диктаторская субстанция. Это ведь не только вопрос производства, но и вопрос политики, потому что часто точка, где есть самая большая добыча нефти, становится важной на политической карте. Вокруг этой темы мы хотим сделать триптих — большая сцена, малая сцена, Новое пространство. Как это будет — пока точно не знаю, в этом смысле Театр наций — уникальная площадка, тут нет никаких техзаданий. То есть они есть, конечно, от Министерства культуры. Мы обязаны выпустить определенное число спектаклей. Но мы выпускаем больше, намного больше.
— А сколько обязаны?

— По-моему, три всего. Честно говоря, на большее денег Министерства и не хватит. Все остальное приходится выпускать либо на деньги партнеров, либо искать средства под проект.

— Конкретные имена готовы назвать?

— Нет. Просто мы еще не подписали договоры, чтобы называть имена. Это относится в целом к формированию репертуара. Есть режиссеры, с кем мы уже работали, но очень хотим встретиться вновь — например, Алвис Херманис. Или что-то связанное со значимыми датами рождается — так в прошлом году появился театральный сериал «Красное колесо» к 100-летию революции и 100-летию Александра Солженицына. В следующем сезоне сделаем проект «Последний дворец последнего царя», режиссер Михаил Патласов, лауреат «Золотой Маски» этого года. Нам понравился его спектакль «Чук и Гек» (изучавший с помощью рассказа Гайдара тему репрессий. — Прим. «РБК Стиль»), и мы затеяли расследование, детектив в детективе. Хочется в этом во всем разобраться, да и особняк Нового пространства напоминает Ипатьевский дом с подвалом. Не знаю, как мы это будем делать, но я сейчас с трепетом жду. Знаете, я тут готовился к роли в кино, где буду играть следователя, так мне нужно было сходить в морг. И в главном морге нашего города я случайно познакомился с Сергеем Никитиным, который был главным судмедэкспертом и остается главным специалистом по останкам царской семьи. Мы уже начали думать про этот проект, готовиться — и тут такое невероятное знакомство. Он, в свою очередь, обещает меня познакомить с легендарным человеком — с Соловьевым, следователем, благодаря которому это дело закрутилось. Мы ждем этого знакомства, потому что есть вещи, доселе неопубликованные. Нам это интересно.

— Вы в это погружаетесь как художественный руководитель или как актер Евгений Миронов? И нет ли у актера Евгения Миронова вопросов к художественному руководителю Евгению Миронову?

— Нет, я, знаете, уже худрук, у меня даже кличка такая. И мне как худруку нравится быть у истока какого-то интересного дела. Я испытываю громадное наслаждение, когда вижу, как что-то вырастает в событие. Это касается не только театра, но и кино. Например, проект «Время первых» или арт-проекты. Сейчас выходит фильм «Кровь», он производился в студии «Третий Рим», где я тоже худрук. На самом деле, все эти процессы становятся частью твоей жизни, и очень важной частью. Потому что когда ты работаешь над проектами, ты не просто хочешь их выпустить, а проживаешь их как артист. Так что я сублимирую. Присутствую при рождении, развитии и смерти проектов. Такое тоже бывает. В этом году мы сняли ряд спектаклей с репертуара, это печальное событие.

— По каким причинам снимали?

— По разным. У нас же нет главного режиссера, нет такого, чтобы зрители шли на Додина или на Фокина. У нас в репертуаре спектакли разных стилей, разных направлений. Бывает, что спектакль сложно ищет своего зрителя. Это не означает, что он неталантливо сделан. Случается, что работа очень талантлива, но мы должны приложить усилия для того, чтобы найти ей зрителя. Для этого надо много пространства, нужна школа зрителя. Если спектакль прошел три года, и зрителей больше нет — мы его снимаем. Бывает, что стареют артисты, как ваш покорный слуга. Спектакль «Фигаро» Кирилла Серебренникова игрался 12 лет. Я уже не могу играть Фигаро, я могу играть в этой пьесе разве что графа. Но нет режиссера.

Я не тороплю процесс, потому что может родиться нездоровый ребенок, а спектакли похожи на детей
— Сейчас вас же завалят предложениями. Художественный руководитель Миронов понимает, что фамилия артиста Миронова делает кассу?

— Ну конечно понимаю, но я честно стою в очереди. То есть не могу сказать, что я от этого страдаю, потому что у меня и так много работы, но, например, в мае у меня было всего три спектакля на основной сцене. А в другом театре, наверное, из-за того, что я приношу кассу, я играл бы 10–12 спектаклей. Я же всю жизнь играл по 14–20 спектаклей в месяц.

— Скучаете?

— Некогда мне скучать. Понимаете, у меня много интересных проектов, где я работаю в другом качестве. Когда рождается ребенок — появляется какое-то новое ощущение, вы женщина — вам виднее, какое. Вот тут тоже возникает это новое ощущение. Это интересно очень.

— Однажды в интервью ваша коллега Ирина Апексимова рассказывала мне, как в девяностые вы советовали ей ждать своей роли. И что вы свою роль дождались в итоге. Вы помните этот разговор? И как у вас сейчас с политикой ожидания ролей? Актеру нужно ждать или работать — неважно, где?

— Это смотря у кого какая цель, вот и все. Я не против того, чтобы люди зарабатывали деньги. Но мой учитель Олег Павлович Табаков говорил так: «Мне сейчас платят за то, что я когда-то не делал». Его воспринимали как дорогое вино, которое ведь тоже не все сразу бегут пить, потому что оно дорогое. И оно дорогое не в смысле даже цены, хотя и цифры тоже повышают статус. Но оно дорого в том плане, что с плохой идеей к нему стыдно подступиться. Поэтому у меня была всегда цель научиться, мне это было интересно, я поэтому пробовал то, что не умею. Я никогда не пытался повторять то, что уже сделал, что у меня уже хорошо получается, за что даже хорошо платят. Я тогда чувствую, что просто теряю время. Понимаете? А мне интересно проживать жизнь так, чтобы я открывал все время что-то новое, в том числе в себе.

— Начав заниматься благотворительностью, вы поменяли отношение к деньгам или капиталу авторитета?

— Конечно, но это не в одночасье происходит. Чувство ответственности либо есть, либо его нет. Либо ты отвечаешь только за себя, либо — не только. Это чувство родители мне привили с детства, и оно было всегда. Я помню момент, когда я понял, что могу пользоваться своим именем — не для себя, а во благо. Есть два фонда, которые я поддерживаю, и учредителем которых я являюсь. Это фонд «Артист», который помогает ветеранам сцены, и фонд «Жизнь в движении», который, мне кажется, скоро будет называться по-другому — «Хочу ходить». Мы помогаем делать протезирование детям, у которых нет рук и ног.

— Когда приходит предложение по работе, вы держите в уме, что у вас есть эти два фонда?

— Разумеется, я это учитываю. Но многие вещи я уже не могу себе позволить как артист. Например, когда я возглавил Театр наций, я не снимался практически четыре года, сыграл только в эпизоде у Никиты Михалкова в «Утомленных солнцем -2». Мне было не до этого. Сейчас я более свободный, что ли. И очень рад, что есть директор театра — Мария Ревякина. Сильный менеджер, которая освободила меня от многих обязанностей, которые я до этого нес на своих непрофессиональных в каком-то смысле плечах. Есть Роман Должанский (театральный критик, заместитель художественного руководителя Театра наций. — Прим. «РБК Стиль»), мой ближайший друг, с которым я могу всегда посоветоваться, что тоже важно. Потому что я могу ошибаться, могу что-то не чувствовать, а близкие всегда подскажут. Да и вообще — мне просто интересно с нашей командой. И еще я сейчас не называю имен тех многих людей, которые верят в нас. Это тоже очень важно. Понимаете, за спиной у меня нет гримасы цинизма или чего-то еще. Я как-то уверен в этом.

— В книге воспоминаний, которую «Табакерка» выпускала к юбилею Олега Табакова, есть ваша история, как вы бежали за Олегом Павловичем, говорили, что вы из Саратова, и он продиктовал вам на крыльце свой номер.

— Да. Это было крыльцо МХТ им. Горького, где он играл спектакль «Скамейка».

— Так вот, в той же истории вы говорили, что не уверены, что стали бы кому-то диктовать так свой номер, даже если этот кто-то будет из Саратова. А сейчас вы можете поступить так, как когда-то Табаков?

— Я это делаю регулярно. Но здесь вопрос еще и в том, что Олег Павлович обладал уникальной интуицией. И я смею надеяться, что история, которая случилась со мной, была у Олега Павловича не регулярной. Он что-то тогда почувствовал, сработала его педагогическая интуиция. Я не просматриваю артистов в труппу, потому что у нас нет труппы. Но когда я вижу артистов на кастинге, то иногда достаточно несколько секунд для того, чтобы понять, что в человеке что-то есть. А дальше уже дело обстоятельств. Сможет ли этот человек преодолеть множество препятствий? Ведь это работа над самим собой, а кроме того — удача, везение, трудолюбие и так далее. Но вот эти несколько секунд очень убедительны, очень. И они потрясающи, потому что казалось бы, ничто не предшествует этому. Бывает, у человека потрясающе выразительные внешние данные, просто модельные. А когда человек после отходит на несколько метров от тебя и читает стихотворение, то все теряется. Или наоборот. Когда с серой, на первый взгляд, мышкой вдруг происходит преображение. Это для меня чудо до сих пор. Я не понимаю, что это такое. Но мне кажется, эта интуиция передалась мне от Олега Павловича. По крайней мере, пока меня это чувство не обманывало.

Я никогда не пытался повторять то, что уже сделал, что у меня уже хорошо получается, за что даже хорошо платят
— Мешала фамилия, когда начинали? В Советском Союзе был один артист Миронов, а в России теперь другой артист Миронов.

— Она мне помогала. Во-первых, я очень любил Андрея Александровича Миронова, хотя вживую видел его всего один раз в жизни, совершенно случайно на Мосфильме. Он проходил мимо. Безусловно, эта путаница в каком-то анекдотичном плане была мною использована. Я много раз это уже рассказывал, и вам расскажу. Когда я учился в Школе-студии МХАТ, то еще не было мобильных телефонов — страшно подумать о том, какой я уже взрослый человек. Так вот, вахтерши давали звонить снизу Мише Ефремову, Славе Невинному, Филиппу Янковскому…И как-то так негласно вахтершами было принято решение, что я внебрачный сын Миронова. Я в этом никак не участвовал, но кивали головой и жалели, думая, что «папа, наверное, совсем не помогает», глядя на мою очень субтильную тогда фигуру. И — давали звонить.

— И последний вопрос. У вас есть актерская мечта? О чем мечтать Евгению Миронову, когда он уже Евгений Миронов?

— Мечтаю, чтобы я не остановился, чтобы не предал самого себя. Не хочется, чтобы потом вокруг меня коллеги или близкий круг делали вид, что все хорошо или что я гений, когда это совсем не так... Я это очень часто вижу, к сожалению. И происходит это с очень уважаемыми мною людьми. Помните, у Пушкина: «Не дай мне Бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума». Хочу остаться адекватным. Как это сделать — не знаю. Это надо заслужить, наверное. Иногда Господь резко, в секунду отбирает все, и тогда ты уже ничего не слышишь и ничего не понимаешь…