„Спектакль идет в первый раз, но критикам же не объяснишь, что еще сыро”. Но какой, в таком случае, спрос с критиков: они ведь не станут ждать, когда подсохнет? Постановка не сложилась, а о деталях через месяц после премьеры говорить не слишком интересно — они могли и измениться.
Тогда, в конце декабря, казалось, что дело в неумеренной гордыне, в привычке к успеху, в том, что привыкший к успеху режиссер решил, будто у него в руках волшебная палочка. „Лес”, покрытую академической пылью пьесу Островского, Серебренников превратил в спектакль о влюбляющейся в бодрого проходимца, несуразной, молодящейся, так и не выбравшейся из советского прошлого России — и это была замечательная работа. Figaro он делал по тому же рецепту: напоминающая о семидесятых бытовая среда,
— Сидим мы, такие, с Фаншеттой, а тут, блин, граф
Смысл всего этого ясен: вот он, герой нашего времени, средней руки интеллигент, ухитряющийся выжить и даже сохранить достоинство, подлаживаясь к новым хозяевам жизни, льстя, притворяясь, обманывая, водя всех за нос (он может быть и пиарщиком, и политтехнологом, и газетчиком). Спектакль мог выйти отличный — но против перемен стал возражать Бомарше.
Одно дело русская пьеса XIX века, другое — текст, выдержанный в традиции французского театра эпохи Просвещения. Мысль вполне определенна и ясна, все единства соблюдены, и если уж тут что и менять, то на манер Бомарше, с точностью хорошего часовщика. А вот с этим у Серебренникова проблемы. Изобретательный и остроумный „Лес” вытаскивал новые смыслы из совершенно другой пьесы — тут ничего не надо было проговаривать до конца, можно было положиться на зрительскую фантазию. Бомарше такой свободы не дает, и когда в рациональном, с ясной точностью рассчитанном пространстве его пьесы звучат „блин” и „типа”, Фигаро поминает салат оливье, называет Керубино „брателло” и поливает землю бензином, рассчитывая спалить
Но это не главное. У Евгения Миронова было столько актерских удач, что один — причем относительный — неуспех мало что изменит. Миронов — изумительный актер, таким он останется и после этого спектакля. Важнее другое: одной из его лучших ролей была роль Евгения Миронова, глубокого, тонкого, немного не от мира сего артиста, не участвующего в сериальной и медийной гонке, продолжающего лучшие традиции русской сцены. А Figaro, выпущенный его собственной продюсерской компанией, поставлен
Быть вне московской суеты, оставаясь при этом загадкой, большому артисту выгодно. Москва высасывает, сжирает тех, кто начинает играть по ее правилам. Допустим на минуту: Театру Наций только на пользу пойдет то, что его взял в свои руки Миронов, но сколько дряни уже налипло на его имя! Миронов годами создавал миф о самом себе, он украшал сегодняшнюю сцену. Расставаться с этой легендой будет тяжело всем, кто еще верит в то, что и в наши дни артист может быть