Херманис: Я в Москве иногда телевизор включаю, там в воскресенье идет передача „Имя Россия”. У них в списке половина каких-то подонков. Я думаю, Шукшин там был бы более уместен. Даже больше, чем Пушкин или Достоевский: у них уже были какие-то западные штучки. А Шукшин для меня самое-самое имя России.

Миронов: Мы все очень благодарны за то, что такой выбор у Алвиса случился. Оказалось, мы забыли свое богатство. Алвису со стороны виднее, он говорит: это ваше золото, ваша валюта, самое дорогое, что у вас есть, самое чистое — доброта, простота, ?непосредственность.

Херманис: Народ — это все-таки мистический сговор. Есть внешние признаки — язык, обычаи, — но есть какой-то секрет, на уровне мистики, который объединяет людей, делает их одним народом, и если ты иностранец, ты можешь приблизиться к этому только до определенной степени, слишком близко никогда не подойдешь. Меня это очень интересует. Даже все мои романы, со студенческих времен, — почти всегда с иностранками.

Хаматова: У меня поездка в Сростки вообще перевернула отношение к спектаклю. Были некоторые вещи, которые поразили мое современное московское сознание. В самый первый вечер, только приехали в деревню, видим: идет такая баба квадратная с коромыслом, медленно, не глядя на нас, не останавливаясь, входит в реку, набирает воду и идет обратно. Я была уверена, никто уже давно коромыслами не пользуется. Ну и люди. Бабушка одна — а они нас все время кормили, поили, пели для нас — в последний день приезда спросила: дочь, а ты живешь-то в каком городе, в Бийске или в Барнауле?

Миронов: К счастью, это похоже на обычную деревню. Там ничего cпециально не отремонтировано, не покрашено, нет таких „шукшинских дорожек”, покрытых гравием. Живут нормальные живые люди.

Херманис: Я так понимаю, у них в свое время были сложные отношения с Шукшиным. Вначале они не так серьезно его воспринимали.

Гришин: Они говорили: что он про нас гадости всякие пишет, чудиками нас выставляет, неправда это все.

Новин: Он же много фамилий брал настоящих — родственников своих, друзей.

Херманис: Мы встречали некоторых прототипов, из того же рассказа „Срезал”. Глеб Капустин — оказывается, это одноклассник Шукшина.

Хаматова: Одноклассник, я так поняла, он там у каждого. Бабушки-дедушки, которые встречались нам по дороге, — со всеми он за одной партой сидел.

Журавлев: Я подошел к этому прототипу Глеба Капустина, говорю: расскажите что-нибудь о Шукшине, вы же друзья были. И у него каждый рассказ начинался со слов „Помню, дрались мы с ним…”. А потом говорит: „Самое главное — помните о том, что он был очень скромный, никогда нос не задирал”.

Свежакова: Когда поставили памятник Шукшину, мама его сказала: что ж у него костюм помятый такой, нельзя, что ли, было погладить, он так никогда не ходил.

Пормале: Там, кстати, в каждом доме или в беседке, где чай пьют, — везде портрет Шукшина.

Миронов: Приходишь во двор — на сухую как-то неудобно. Cразу кричат: Галя, неси! И приносят арбуз, прямо с огорода. У меня в голове не умещалось, что в Алтайском крае растут арбузы. Причем кислые! А они ими страшно гордятся.

Херманис: Понятно, что для нас они экзотические персонажи — так же, как мы для них. Мы и спектакль делаем про то, как встречаются два этих мира.

Миронов: Ну это для тебя они экзотические, а я жил в таком поселке — Татищево-5, военный городок, там у меня тети-дяди жили. Помню, например, у дяди кот умер. Он сколотил гроб, положил кота и на канате через всю деревню поволок этот гроб и песню пел про кота. И вся деревня на него смотрела. А у него друг умер настоящий. Коту уже лет сорок было, он уже не реагировал ни на что, не ел, по-моему, даже глаза не закрывал, когда спал, столько люди не живут. И дядя пел, плакал, на гору этот гроб тащил, очень артистично все, абсолютно шукшинская тема.

Херманис: Тот самый прототип Глеба Капустина мне сказал: деревенская жизнь, какая она раньше была, кончилась безвозвратно. Там же совсем близко алтайские горы, там скоро будет как в Швейцарии — лыжные трассы, огромные казино, свободная экономическая зона. Как Шукшин говорил, народ к разврату готов.

Хаматова: Мне в деревне рассказывали, как раньше жили. Мочили в луже ноги, потом грязь высыхала, издали кажется — человек в обуви идет.

Херманис: Мир будет меняться. Никто не знает, что будет даже через год. И я сильно подозреваю, что феномен городов начинает исчерпывать себя. Мы еще доживем до тех времен, когда городские люди будут искать возможность переселиться в деревню.

Миронов: Это будет продиктовано экономической необходимостью. Сейчас в любом мегаполисе квартира стоит бешеных денег, а там поля пустые. В любом случае народ будет сдвигаться туда, потому что сейчас начинается обнищание, в мировом масштабе. Масло закончилось. Европа, Америка, все, что было в жиру, — жир сейчас растопится. Возникнет другая система координат.

Херманис: Именно такой процесс происходит сейчас в Прибалтике: молодые все бегут в город, пожилые состоятельные люди ищут возможности уехать в деревню. Тем более что есть новые технологии, ты теперь можешь заниматься многими профессиями, даже живя в лесу.

Хаматова: Скоро так и спектакли будем играть — по скайпу.