Виктор Алферов ставит рассказ Полины Барсковой о любви во время блокады Ленинграда на стыке документа и волшебной сказки

28 февраля на Малой сцене Театра Наций премьера — команда Виктора Алферова поставила памятник блокаде и блокадникам в виде истории о любви бессмертных душ, к искусству и друг к другу. ТеатрALL рассказывает о том, кто как и делает «Живые картины».

Ис­кус­ство­вед Тотя и ху­дож­ник Муся, влюб­лен­ные друг в друга и ис­кус­ство, про­во­дят хо­лод­ные и го­лод­ные дни бло­ка­ды в рем­бранд­тов­ском зале Эр­ми­та­жа. Их кол­ле­ги пря­чут­ся от бом­беж­ки в под­ва­ле, а у Тоти с Мусей — за­тя­нув­ше­е­ся сви­да­ние: хотят по­быть на­едине, де­лят­ся по­след­ним глот­ком ры­бье­го жира. Еще вчера — бли­ста­тель­ные мо­ло­дые люди, пред­ста­ви­те­ли ле­нин­град­ской куль­тур­ной элиты, се­год­ня - дис­тро­фи­ки, мумии, страш­ные как смерть.

Муся и Тотя
Ан­то­ни­на Изер­ги­на — яркая, ост­рая на язык, бле­стя­щий спе­ци­а­лист по за­пад­но­му ис­кус­ству, аль­пи­нист­ка и по­ко­ри­тель­ни­ца сер­дец. Муся, Мо­и­сей Вак­сер, на 9 лет ее млад­ше, по­да­ю­щий на­деж­ды гра­фик; в Ака­де­мии Ху­до­жеств о нем го­во­рят «наш сле­ду­ю­щий ве­ли­кий». Та­лант­ли­вый бо­лез­нен­ный маль­чик, из-за эк­зе­мы не при­ня­тый в ряды со­вет­ской армии, он куда сла­бее своей Тоти, но храб­рит­ся. Ведет «Днев­ник пе­щер­но­го че­ло­ве­ка» (в Эр­ми­та­же так темно, что он ка­жет­ся пе­ще­рой), ри­су­ет об­мо­ро­жен­ны­ми, за­мо­тан­ны­ми в тря­поч­ки паль­ца­ми «Окна ТАСС» и ил­лю­стра­ции к кни­гам, ко­то­рые не будут из­да­ны. Рядом с его домом упала бомба и не разо­рва­лась (может, рва­нет зав­тра), на ули­цах при­тор­но пах­нет бро­шен­ны­ми раз­ла­га­ю­щи­ми­ся те­ла­ми, а он за­щи­ща­ет ди­плом — ар­хи­тек­тур­ный про­ект. В по­след­ний мо­мент пе­ре­де­лы­ва­ет его: вме­сто «Со­еди­ни­тель­но­го парка в Тяр­ле­во» по­лу­ча­ет­ся «Парк По­бе­ды», пер­вый парк в бло­кад­ном Ле­нин­гра­де.

Тотя долго со­про­тив­ля­лась лю­бов­ной ло­бо­вой му­си­ной атаке, но ближе к бло­ка­де сда­лась. Вме­сте они при­ня­ли ре­ше­ние не уез­жать в эва­ку­а­цию, по­сколь­ку неиз­вест­но, где будет лучше. Когда под­ва­лы Эр­ми­та­жа ре­ши­ли по­чи­стить от неблиз­ких род­ствен­ни­ков де­я­те­лей ис­кусств, Тотя объ­яви­ла Мусю мужем.

Он умер от ис­то­ще­ния 3 сте­пе­ни уже в боль­ни­це, бу­дучи не в со­сто­я­нии при­ни­мать пищу. Она вы­жи­ла и бы­ла-та­ки уве­зе­на в эва­ку­а­цию. В Ал­ма-Ате быст­ро при­ш­ла в себя, на­ча­ла пре­по­да­вать аль­пи­низм и хо­дить в горы. Вер­нув­шись, стала женой ди­рек­то­ра Эр­ми­та­жа Ор­бе­ли. Му­си­ны вещи оста­ва­лись в ее квар­ти­ре, в нерас­па­ко­ван­ных че­мо­да­нах. Его фо­то­гра­фии и пись­ма хра­ни­лись впе­ре­меш­ку, она ни с кем ими не де­ли­лась, а после смер­ти Изер­ги­ной ее архив был уни­что­жен.

По­ли­на и бло­ка­да
Поэт По­ли­на Бар­с­ко­ва в 2014 году вы­пу­сти­ла свою первую книгу прозы, “Живые кар­ти­ны”. В ней речь идет о бло­ка­де, а за­вер­ша­ет ее пьеса о любви Изер­ги­ной и Вак­се­ра.

Во­об­ще, Бар­с­ко­ва за­ни­ма­ет­ся темой бло­кад­но­го Ле­нин­гра­да около 15 лет. В на­ча­ле 2000-х, вер­нув­шись в род­ной Пе­тер­бург после 10-лет­ней раз­лу­ки, она от­пра­ви­лась в ар­хи­вы и была по­ра­же­на ко­ли­че­ству до­ку­мен­таль­но­го ма­те­ри­а­ла, в част­но­сти, писем и днев­ни­ков. Почти все были на­пи­са­ны ка­ран­да­шом: чер­ни­ла стыли на мо­ро­зе. Ка­ран­даш недол­го­ве­чен, он осы­па­ет­ся, так что Бар­с­ко­ва по­спе­ши­ла разо­брать хотя бы неко­то­рые из этих ис­че­за­ю­щих ка­ра­куль, чтобы спу­стя 70 лет рас­слы­шать го­ло­са, сла­бые от недо­еда­ния.

“В по­сле­во­ен­ной со­вет­ской ис­то­рии бло­ка­да пред­став­ля­лась как акт ге­ро­из­ма: в таких тер­ми­нах о про­изо­шед­шем ду­мать го­раз­до легче, при­ят­нее, ком­форт­нее, чем в тер­ми­нах тра­ге­дии.

Сотни тысяч людей, остав­шись на­едине с ужа­сом го­ло­да, не су­ме­ли себе по­мочь и по­гиб­ли, не по­лу­чив по­мо­щи. Пред­мет моего вни­ма­ния — судь­бы тех, кто не умел де­лать танки, а умел, ска­жем, ри­со­вать. Меня ин­те­ре­су­ют бло­кад­ни­ки, вы­жи­вав­шие на кар­точ­ках низ­ших ка­те­го­рий и ижди­вен­цы. Та­ко­вы мои герои — герои по­не­во­ле. Я пы­та­юсь от­де­лить их от мифов ре­аль­ных людей перед лицом ис­то­рии. Тех, кто хотел жить, тво­рить, лю­бить, пока го­су­дар­ства про­ез­жа­ли по ним как танки».

Вик­тор и люди света
Ре­жис­сер Вик­тор Ал­фе­ров, член худ­со­ве­та те­ат­ра «Прак­ти­ка», несколь­ко лет назад влю­бил­ся в стихи По­ли­ны Бар­ско­вой, сде­лал по­э­ти­че­ский спек­такль в музее Скря­би­на. А потом на­брал­ся сме­ло­сти и по­про­сил ее на­пи­сать пьесу о пред­ме­те ее спе­ци­аль­но­го ин­те­ре­са — бло­кад­ном Эр­ми­та­же. Его по­ра­зил факт: когда из музея были вы­ве­зе­ны все кар­ти­ны, их рамы оста­лись ви­сеть на своих ме­стах. Люди схо­ди­ли с ума от хо­ло­да, но ис­поль­зо­вать рамы и под­рам­ни­ки им в го­ло­ву не при­шло. Непо­нят­но, что сто­я­ло за этим: жест­кая дис­ци­пли­на, ко­то­рую под­дер­жи­вал ди­рек­тор, Иосиф Аб­га­ро­вич Ор­бе­ли, или ощу­ще­ние свя­ты­ни — ведь со­всем недав­но в раме был Ра­фа­эль.

«Ис­кус­ство­ве­ды во­ди­ли экс­кур­сии по пу­стым рамам в аб­со­лют­ной тем­но­те — в бла­го­дар­ность мат­ро­сам, ко­то­рые с Невы, с ко­раб­ля про­тя­ну­ли в Эр­ми­таж про­вод и дали в несколь­ко ком­нат элек­три­че­ство. Когда я узнал про это, я понял, что эта ис­то­рия — аб­со­лют­но те­ат­раль­ная.

Мы рас­ска­зы­ва­ем о людях света. От них оста­лись одни глаза, они уже не могут хо­дить, в день съе­да­ют ку­со­чек клея, но пишут в днев­ни­ках: «ис­кус­ство хо­ро­шая штука, ради него стоит жить».

Со­об­ще­ния о боях ни­че­го не про­яс­ня­ли: эр­ми­таж­ни­ки не знали, что будет даль­ше с ними, вер­нут­ся ли кар­ти­ны из-за Урала, какой там сей­час тем­пе­ра­тур­ный режим и пе­ре­не­сет ли его Рем­брандт. И они на­чи­на­ли пе­ре­ска­зы­вать друг другу кар­ти­ны, кто что пом­нит. Ма­те­ри­ал тя­же­лый, мы с ним отож­де­стви­лись, по­это­му и ре­пе­ти­ции шли труд­но. Мы спо­ри­ли: надо ли по­ка­зы­вать сте­пень их го­ло­да, дис­тро­фию. Веч­ный спор: надо ли пи­сать все, как есть, надо ли в те­ат­ре по­ка­зы­вать все, как было».

Дмит­рий и ме­та­фи­зи­ка
Ху­дож­ник Дмит­рий Ра­з­умов успел по­ра­бо­тать и в «Прак­ти­ке», Те­ат­ре.doc, в Са­ти­ри­коне и МХТ, а также в Поль­ше, Гер­ма­нии, Эс­то­нии. В «Живых кар­ти­нах», вме­сто бук­валь­но­го пе­ре­не­се­ния или ци­ти­ро­ва­ния кра­сот Эр­ми­та­жа, он ушел в ви­зу­аль­ную ску­пость: на сцене ра­бо­та­ют фак­ту­ра де­ре­ва и фак­ту­ра хол­ста. Холст — это саван и пу­сто­та. Де­ре­вян­ные рамы — ске­ле­ты ушед­шей жи­во­пи­си, как пунк­ти­ры, обо­зна­ча­ю­щие гра­ни­цы энер­ге­ти­че­ских полей ис­кус­ства. Елка, ско­ло­чен­ная из рам, вер­тит­ся на по­ди­у­ме под при­зрач­ный вальс, где из воя сирен нота за нотой вы­па­да­ет ме­ло­дия ком­по­зи­то­ра Ма­ри­ны Со­бя­ни­ной.

«В “Живых кар­ти­нах” со­шлись экс­тре­маль­ные вещи: Эр­ми­та­жа мощ­ная энер­ге­ти­че­ская точка (как в ис­то­ри­че­ской пер­спек­ти­ве, так и по на­пол­не­нию ис­кус­ством), и бло­ка­да, при­пуд­рен­ная со­вет­ской идео­ло­ги­ей, но не про­ра­бо­тан­ная, не пе­ре­жи­тая по­том­ка­ми. Мы опи­сы­ва­ем ме­та­фи­зи­че­ское про­стран­ство — люди, бро­шен­ные го­су­дар­ством, ока­за­лись в пу­сто­те, мы опи­сы­ва­ем ад — враг неви­дим, бом­бят от­ку­да-то свер­ху. Нет света, нет отоп­ле­ния, нет воды, нет транс­порт­но­го со­об­ще­ния, но на­уч­ная ра­бо­та в Эр­ми­та­же не пре­кра­ща­ет­ся ни на день, имен­но она под­дер­жи­ва­ет людей. Мы видим со­че­та­ние эроса, любви и смер­ти. Любви на уровне тепла че­ло­ве­че­ско­го тела: герои осто­рож­но при­ка­са­ют­ся, греют друг друга».

Ася и при­зра­ки
На зад­нем плане, за вдох­но­вен­ны­ми дис­тро­фи­ка­ми и ел­кой-мон­стром, клу­бит­ся несколь­ко пла­нов дыма. Фи­зи­че­ский, из ма­ши­ны, и на­ри­со­ван­ный — ви­део­ху­дож­ни­цей Асей Му­хи­ной. «Об­на­жен­ная Даная» и «Воз­ра­ще­ние блуд­но­го сына» де­фор­ми­ру­ют­ся и стру­ят­ся.

«Мое вос­при­я­тие этого го­ро­да — туман, смог, дым, пар изо рта, бур­ля­щий воз­дух. Так что все сцены я по­ста­ра­лась сде­лать из за­вит­ков тур­бу­лент­но­сти. В сцене при­по­ми­на­ния и пе­ре­ска­зы­ва­ния Рем­бранд­та, герои его кар­тин вы­плы­ва­ют и рас­тво­ря­ют­ся. Когда сцена на­пол­ня­ет­ся дымом, те же ри­сун­ки видны в его клу­бах. Я ста­ра­лась со­здать сред­ства­ми видео эф­фект фи­зи­че­ско­го яв­ле­ния, ми­ра­жа, ожив­ше­го про­стран­ства».