Когда создавалась „Театральная компания Евгения Миронова” и замышлялся ее дебютный проект — „Женитьба Фигаро”, продюсер, а равно исполнитель главной роли Миронов вместе с постановщиком Кириллом Серебренниковым сразу декларировали: „Пьеса Бомарше — не шампанское”. На тождественности (взаимозаменяемости) двух этих продуктов — театрального и алкогольного, — как известно, настаивал Александр Сергеевич Пушкин.

„Фигаро, или События одного дня” (так — в афише) покрепче шампанского. Погрубее. Спектакль взошел на отечественных дрожжах и дает наутро похмельный синдром — вчера вроде бы хохотала в голос, а сегодня почему-то сердце щемит. ..

Тем не менее праздник налицо. Все совпало: и Новый год, и предвкушение комедии, и модный режиссер, и любимый актер, и понтовая тусовка. В премьерном зале рассаживались-раскланивались Владимир Спиваков, Леонид Парфенов, девочки Михалковы — Анна и Надя — с рыжеватым „фигликом” лет семи. Когда Сюзанна, умоляюще взывая: „Граф, я слабая женщина!”, ловко бросила Альмавиву через плечо, внук Никиты Сергеевича издал нормальный пацанский вопль: „Слабая?!” В смысле — дурят нас эти бабы…

Желательная аудитория спектакля — от 16 и старше. В перелицованном тексте много того, что принято обозначать словом vulgar. Лексикон хрестоматийных героев обогатился понятиями „стерва”, „сучка”, „подстилка”, „клево”, „хана”… Сюзанна провозглашает главный постулат мирового феминизма: „Права не получают, раздвигая ноги”. Граф клеймит супругу проституткой и обещает оторвать малолетнему Керубино яйца (пардон, но из инсценировки слово не выкинешь). Наконец, поменялось краеугольное выражение английского языка, знакомством с которым так гордится „полиглот” Фигаро. На смену God damn't пришло Fuck you…

Озвучиваю, поверьте, без задней мысли и не в упрек. Есть вещи, над которыми стебаться нельзя (на этом погорели „Антоний и Клеопатра”), а есть все остальное, когда добрая зрительская воля, нормальное чувство юмора и среднестатистическая широта взглядов обеспечивают стебу широкий успех. Из всех предыдущих работ Серебренникова „Фигаро”, разумеется, состоит в теснейшем родстве с мхатовским „Лесом”. Не только благодаря сценографии Николая Симонова — хотя на сцене опять фигурируют панели из ДСП, полированное советское фортепиано, не менее советский торшер и креслице в стиле 1960-х („простенько, но со вкусом”). „Фигаро”, как и „Лес”, сделан празднично. Подарочно. С каскадом и драйвом. Со множеством изящных переходов, а также намеков — тонких, толстых и четвертой степени ожирения. ..

Московская публика знает две „Женитьбы Фигаро”: неудачную, на мой взгляд, в „Ленкоме” и легендарную — в Театре Сатиры. Казалось бы, кто не видел живьем — многократно мог ознакомиться с телеверсиями. Однако зал в большинстве своем явно теряет девственность здесь и сейчас. Искренне радуется наивным, опереточным перипетиям сюжета. Сочувствует горькому пафосу Фигаро, а особенно — Марселины. Первый громкий аплодисмент достался все-таки Лие Ахеджаковой: „Вы, мужики, должны отвечать за грехи нашей юности!” Вообще Ахеджакова трогательна донельзя. Когда вместо анекдотичной престарелой невесты Фигаро (он же Эммануэль) обрел маленькую самоотверженную мамочку, мне лично понадобился бумажный платок. Прошибло.

В текст Бомарше (в то, что осталось от текста Бомарше) вдруг вплетаются реплики из „Служанок” Жана Жене. „Ваш липовый отвар, мадам” — и ужас ползет по позвоночнику… А когда под занавес первого акта вся компания, накинув расписные „фигарушки”, приступает к ансамблевому музицированию — это же вылитое семейство Овечкиных. Привет фильму „Мама”. Но тревожные тени проходят по лицу спектакля, как летние облака над мирным французским пейзажем. Все будет хорошо. Все поженятся. Пьесы, подобно сказкам, свадьбами обычно заканчиваются. Сколько помню, бракосочетание в завязке и семейная жизнь в развитии существуют только у Евгения Шварца („Повесть о молодых супругах”).

Невзирая на богатство свадебных туалетов и рекламную кампанию, проведенную в столичном загсе, „События одного дня”, конечно же, не матримониальная пропаганда. Не призыв к демографическому взрыву. Не марш Мендельсона, растянутый на четыре часа. Тогда о чем этот спектакль? Да, наверное, о том же, о чем был „Безумный день” в „Сатире”. „С умом и характером добиться повышения? Шутить изволите, ваше сиятельство… Подобострастие и бездарность — вот залог успеха”.

Что играет Евгений Миронов? Да в принципе то же самое, что тридцать и даже двадцать лет назад еще играл его великий однофамилец. Молодого человека, который за один день взрослеет на целую жизнь. И если с утра все его заботы — обеспечить пару тазиков „оливье” к свадебному столу да гвоздь вбить (не с той целью, с какой это требовалось Буратино), то ночь он встречает не мальчиком, но мужем — во всех смыслах этого слова. К финалу Фигаро вполне мог поседеть — мы бы не удивились.

Миронов играет тонко, изощренно, но не очень смешно. Смешны ситуации, в которых оказывается его герой, а сам герой не весел. Это нормально для Миронова. Это нормально для России. Бомарше бы, наверное, удивился переменам в своем любимце. На какой почве эти перемены происходят? Да на нашей, на русской. Агент двух королей, постоялец двух тюрем, эпатажник, авантюрист, чуть ли не убийца („Ах, правда ли, Сальери, что Бомарше кого-то отравил? — Не думаю: он слишком был смешон для ремесла такого. — Он же гений, как ты да я. А гений и злодейство две вещи несовместные”), часовщик, женившийся на дворянском титуле, Бомарше создавал своего ловкого цирюльника, гения санкюлотов, подсматривая в зеркало. Для Пьера Огюстена Карона интрига была естественной формой существования белковых тел.

Нам это не годится. Интриганы, шпионы, разведчики, тайные агенты и прочие бойцы невидимого фронта в России на героев не тянут. Никакими Штирлицами эту здоровую идиосинкразию не перебьешь. Хитрость и сочувствие — две вещи несовместные. Русский Фигаро не может быть интриганом. Он просто дьявольски устал. И все его комбинации — ради одной минуты покоя.

Когда серый от круглосуточной работы Миронов вышел на поклоны, стало очевидно, что минута покоя не повредила бы и ему самому.