Сначала об особенностях. Серебренников режиссер эффектный. Или точнее — любящий сценический эффект и не гнушающийся эпатажем. В его спектаклях всегда много музыки, много бенефисной, с оттяжкой игры, много реприз, много остроумного (а порой и натужного — всяко бывает) веселья. Его упрекают порой в отсутствии светотени, глубины, вдумчивой тишины. Но это не недостаток, а природа его таланта. Он не
Умение делать эффектные театральные шоу — само по себе довольно редкое явление. Но главная особенность Серебренникова конечно же не в этом, а в том, что он внятно и последовательно совмещает это свое умение с острой социальностью. Во всей красе она была явлена в „Лесе”, потом в куда меньшей красе в „Антонии и Клеопатре”, теперь в „Фигаро”. Надо учесть, что русский театр вообще редко позволяет себе прямые социальные высказывания. А если и позволяет, то они, как правило, помещаются в тесном пространстве новой драмы — в Театре.doc, в „Практике”. Но спектакли этих театров лишены зрелищности и эффектов уже в силу своего местопребывания — на их крохотных площадках и
Эта режиссерская манера, актуальная по декларациям, но коммерческая по форме, ориентированная на западный артхауз, но укорененная в русской бенефисной игре, кажется исключительным порождением нашего растерявшего идеалы времени. У нее, однако, есть аналог в
В спектаклях Серебренникова последнего времени константы ленкомовского стиля видны невооруженным глазом. Но в „Фигаро”, помимо совмещения буржуазного развлечения с социальным обличением, вдруг обнаружилась еще одна важная вещь, роднящая его спектакль с творениями Захарова. Тут явственно зазвучала центральная для него тема одинокого героя. Идеалиста в мире лицемерных обывателей, романтика в мире прагматиков. Жадов из легендарного „Доходного места” и Остап Бендер, Резанов и барон Мюнхгаузен — едва ли не все герои Захарова советских лет укладывались в эту схему. Так вот в „Фигаро” она явила себя совершенно отчетливо.
Герой Миронова, начисто лишенный обворожительной легкости другого Миронова (Андрея), противостоит в этом спектакле миру циничных долдонов (Альмавива Виталия Хаева тут не граф, а эдакий менеджер высшего звена). Этот ершистый и задумчивый Фигаро куда больше похож на грибоедовского Чацкого, чем на прыткого и никогда неунывающего слугу Бомарше. Ему в уста вложен монолог, бичующий все социальные язвы, какие можно зафиксировать в современном мире. Все остроумные (а иногда и не очень остроумные) репризы этого спектакля, все его веселые кунштюки — лишь узор, вышитый по этой главной канве. И можно твердо сказать, что появление в коммерческом по форме спектакле главной захаровской темы застойного времени есть едва ли не первое, но яркое сценическое свидетельство царящего за стенами театра сытого застоя. Реакция на него и его порождение. Представители нового русского нобилитета и станут главными зрителями этого „Фигаро”, так же как прежние хозяева жизни становились зрителями труднодоступных ленкомовских спектаклей. Попросту говоря, Серебренников — это Марк Захаров сегодня, с соответствующими поправками на время, которое в своем неумолимом течении устремилось вдруг в прежнюю болотистую заводь.