Актриса Юлия Пересильд готова работать без передыха, если верит в то, что роль «бороздит» ум

На экране и на снимках звёздных тусовок она производит впечатление утончённо аристократичной, знающей себе цену женщины из светского общества. А когда мы усаживаемся с Юлией Пересильд за кулисами в Александринке после спектакля Театра Наций «Фрекен Жюли», я вижу и чувствую в ней прежде всего мальчишескую задорность, прямоту, харизму, профессиональную и человеческую требовательность к себе и другим. Актриса, которая играет у Кирилла Серебренникова, Андрона Кончаловского, снимается у Алексея Учителя, не любит тусовок, не склонна открывать всем свою личную жизнь, зато готова говорить бесконечно о своей работе, о ролях, о режиссёрах и коллегах.

– Юлия, вам приходится играть в спектакле «Фрекен Жюли» женщину более взрослую, чем вы. Это было трудно? Вам пригодился ваш собственный жизненный опыт?

– Не было акцента на возрасте, нам, скорее всего, было важно показать, что это последний шанс для Кристины выйти замуж, построить семью. Получился треугольник именно социальный, а не любовный. Жениху хочется перескочить в другой круг – аристократический, элитный. Кухарке, которую играю я, надо заполучить мужа, а пресыщенной девице – хозяйке дома нужны чувства. Я сначала не понимала, чего хочет от меня режиссёр Томас Остермайер. Но потом он мне сказал: «Посмотри фильм братьев Дарденн «Розетта». И тогда я поняла, что Кристина хочет построить семью любыми способами. Для неё потерять место на кухне настолько же драматично, что и лишиться жениха. У неё рабская психология. Да, потом бы она мужа свернула в бараний рог, но это уже потом.

– Пьеса очень современна, хотя Стриндберг написал её больше века назад…

– Да, современна. К ней приложил руку московский драматург Михаил Дурненков. Он изменил социальную подоплёку, перенёс ситуацию в сегодняшнюю жизнь. Остермайер десять лет искал страну, в которой бы он мог поставить эту тему. В Германии не принято демонстрировать своё богатство, а у нас это очень всё явно, и кастовость – примета времени. Я знаю, о чём говорю. Рублёвка – это такая отдельная каста людей. И вот на такую Рублёвку и хочет попасть наш лакей.

– Про расслоение общества Андрей Звягинцев снял отличный фильм «Елена». Быдло заступает на место сдающей позиции интеллигенции.

– Это мой любимый фильм. Я его смотрела в то время, когда мы репетировали. Мне это очень помогло найти нужную интонацию.

– Сколько вы уже играете «Фрекен Жюли»?

– Два года. Каждый раз сцены происходят по-разному. Сегодня игралось очень хорошо, питерская публика отзывчива. Да и мы соскучились друг по другу сильно – и Женя Миронов, и Чулпан. Каждый раз встретиться на сцене для нас праздник.

– Вы привезли ещё один спектакль – «Электра», который в Театре Наций поставил новосибирский режиссёр Тимофей Кулябин. Каким образом вы нашли друг друга?

– Мы однокурсники. Тимофей тоже учился у Кудряшова. Но не было так, что я его актриса, а он мой режиссёр. Просто вдруг наши интересы совпали. Я считала, что в Театре Наций очень не хватает античного материала. На курсе мы ставили и «Троянки», и «Антигону» Эсхилла. И были этим заражены. Оказалось, что Тимофей давно думал об «Электре» Еврипида. Этим спектаклем мы открыли год назад Малую сцену в Театре Наций.

– Вы перевели всё действие античной драмы в наше время, в аэропорт. Зачем?

– Была цель – показать, что сегодня не может существовать миф. У Еврипида Электра – положительная героиня. С точки зрения сегодняшнего времени она таковой быть не может. Не может быть героем убийца матери. И поэтому первая часть – о том, что великие идеи – от Бога, если говорить о благородстве, о чести. А вторая часть – о том, что все эти великие идеи банально свелись к двум убийствам, к поножовщине.

– Вы намеренно снижаете пафос?

– Мы сначала пытаемся поднять эту историю на пик высоты, а потом совершить падение до самого низа. То возмездие, которое совершила Электра за смерть отца – убийство матери, отчима, – ничего ровным счётом не меняет в этом мире. Всё также люди ходят в аэропорту, берут свои чемоданы, куда-то летят. А вокруг падают самолёты, взрываются поезда, гибнут люди. Электра совершает возмездие, но мир не переворачивается, он не становится ни лучше, ни хуже. И для меня моя героиня также ни хорошая, ни плохая – она просто разрушила себя как часть этой системы.

– Тогда закономерный вопрос: можно ли спектаклем, фильмом человека каким-то образом поменять?

– Может, я наивная, глупая идеалистка, но я думаю, что на сегодняшний день только искусством и можно что-то поменять, религией и искусством. Я не верю ни во что другое. Вот я сейчас снимаюсь в Киеве в картине, которая носит рабочее название «Битва за Севастополь». Как бы ни было там трудно, но я очень хочу, чтобы мы её досняли. Это принципиально для меня. Снимает режиссёр Сергей Мокрицкий. Ничего общего с сегодняшними событиями на Украине и в Крыму это не имеет. Сценарий начали писать два года назад, а к съёмкам приступили в октябре прошлого года. Русско-украинская группа снимает. Так вот как мы можем потерять связи с этими людьми? Зачем их терять? И что мы можем сделать – люди искусства? Только то, чтобы вместе заниматься творчеством и творчеством о каких-то важных вещах говорить. Только тогда тебя и услышат. Потому что как только ты спускаешься со сцены, тебя уже не слышат.

– Если выбор будет между кино и сценой, вы предпочтёте последнее?

– Сейчас не знаю. В последнее время я начала задумываться о том, что всё равно нужно играть главные роли в кино тоже. Вот ведь про театр мне не стыдно сказать, с какими режиссёрами я поработала – с Херманисом, Серебренниковым, Остермайером, Гриншпуном, Андроном Кончаловским... Я в театре в «Варшавской мелодии» играю – уже как звучит! И в оперетте Дунаевского «Женихи», и Сюзанну у Серебренникова в «Фигаро» играю. А в кино надо навёрстывать.

– В кино опасно ошибиться.

– Именно. «Светанулась» не там, и пошла-закрепилась за тобой не та слава, и будут предлагать однотипные роли. Потому я так щепетильна, и слава Богу, ни разу не снималась ради денег. Для меня всегда важнее творческий результат и творческий процесс.

– Вы боец по жизни?

– Когда я вижу несправедливость, борюсь. Потом себя же и корю: зачем это всё? Иногда, может, и нужно пройти мимо. Но я не могу, особенно хамство не могу выдержать. Не терплю, когда режиссёр высокомерно обращается с массовкой. Начинаю защищать людей, вступаю в конфликт. А ещё я не понимаю нытья, вот рано встали, голодные, не выспались, мало получаем. Меня эти доводы не убеждают. Я сама работаю, стараюсь выкладываться максимально. Я считаю, если человек заинтересован в своей профессии, то он будет доволен, счастлив, даже если будет падать без сил. Он может злиться, ругаться, но ему интересно. А вот если неинтересно, то уходи. Я именно так и делаю: если неинтересно, сразу ухожу.

– Как вы относитесь к критике?

– Да легко. Уж сильнее, чем я сама себя раскритикую, никто не сможет. Когда мне что-то говорят, я понимаю, что я себя за это уже раздолбала. Интересно бывает, когда что-то находишь в критике, за что ты себя ещё не раздолбала. Вот это ценю. Хотя жутко бешусь, когда идёт передёргивание каких-то фактов, деталей. Во время съёмок «Битвы за Севастополь» вышла статья, где журналист пишет, что моя героиня Павличенко убивала фашистов из винтовки с левосторонним прицелом. Читаю, и меня просто коробит от возмущения. Да правосторонний прицел у винтовки! Я эту винтовку выучила как свои пять пальцев. Я её разобрала раз 600. И я её почистила множество раз, и рассказывать мне, какая она – левосторонняя или правосторонняя – не надо. Или вот пишут, что я спела что-то не то. А ты скажи, что я спела не то? Вот от этого я хочу разнести критика в пух и прах.

– Как вы сочетаете работу и воспитание двух ваших маленьких детей?

– Это очень сложно, признаюсь. Иногда я отменяю репетиции, отказываюсь от съёмок и остаюсь с детьми дома. Мне кажется, что в какие-то моменты это самое важное в жизни.