Мы помним его по ролям в фильмах и сериалах „Антикиллер”, „Благословите женщину”, „Московская сага”,'Маросейка-12, „Му-Му”, „Охота на изюбра”, „Гибель империи”
А совсем недавно, нарушив свой привычный имидж „верного слуги Отечества”, Александр БАЛУЕВ сыграл в лирической драме Аллы Суриковой „Вы не оставите меня” интеллигентного театрального художника, влюбленного в свою жену — молодую яркую актрису.
Мы и встретились с Александром Балуевым на съемочной площадке. И разговорились почему-то о любви.

Маша и „зеркала”
— Итак — в чем для вас пресловутые „странности любви”? Что это чувство делает с человеком?
— И в жизни, и в искусстве существуют, по-моему, только две темы: у человека есть любовь или же ее нет. Больше тем не существует. Вообще. И с этой точки зрения я бы рассматривал любую проблему. Любой вопрос, любую ситуацию.
Отсутствие любви приводит к очень плачевным результатам во всех областях. А ее присутствие — наоборот, спасает.
— Вы как-то рассказывали, что именно это чувство спасло вас от некоторых пороков. Например, одно время вы крепко дружили с водочкой.
— Было, причем в очень серьезной степени. И совсем недавно — всего несколько лет назад. Моя жена Маша спасла меня. Ведь очень трудно увидеть себя со стороны. Человек всегда себя оправдывает. А вот тот, кого ты любишь, кому ты доверяешь От него-то ты и можешь услышать горькую правду. И за это я очень благодарен Маше — за такие „зеркала”.
— Что же она такое вам сказала, что вы сразу решили: все! Больше — никогда!
— Если бы это было так! Все это довольно непростые процессы, которые много и времени отнимают, и сил у обоих любящих людей. И рецепты выхода из этой истории у всех разные. У меня ведь много друзей, которые всячески борются с этой очень большой бедой. Это ведь только кажется, что водка — „хи-хи” да „ха-ха”. Наша страна очень сильно пьет. Это надо останавливать. Как — не знаю.
— Маша отвечает вашему женскому идеалу?
— А что это такое? Что, есть идеальные женщины?
— Скажем, вам бы хотелось, чтобы она была в чем-то похожа на вашу маму?- В целом — пожалуй, нет. А в каких-то проявлениях — конечно. Каждый из семьи ведь что-то дорогое уносит. Впрочем, Маша на мою маму, пожалуй, действительно отдаленно похожа. Может быть, своей терпимостью. А иногда наоборот — нетерпимостью! Очень трудно сформулировать — это ведь из области очень тонких ощущений.
— А в хозяйстве? Она так же, например, жарит картошку?
— Моя мама, кстати, всегда очень плохо готовила.
— Какое ваше любимое блюдо в исполнении Маши?
— Что-то польское — типа нашей солянки. Такая тушеная капуста — с колбасками всякими. Бигас называется. Очень вкусно у нее получается!

Не ревную никогда и ни к кому
— Какое качество характера вам в Маше особенно нравится? Может, молчаливость?
— Нет, отнюдь. При этом она очень умный человек.
— То есть самое эротичное в женщине — это ум?
— Я это сказал? Хотя, пожалуй, согласен.
— Насколько я знаю, Маша — журналист? Она оставила свою работу навсегда?
— Надеюсь, что да (с явным оживлением).
— Вам это нравится — что жена дома сидит и ждет вас?
— Знаете, она ездит. А если появится внутренняя необходимость — пусть станет, скажем, писательницей. Тем более что у нас с появлением Маши-маленькой появилась помощница по ведению хозяйства.
— А вы ревнивый и требовательный муж? Любите, чтобы все было по-вашему?
— Нет, я вообще не ревную, никогда и ни к кому. И не требовательный — это ерунда.
— И не конфликтный, не вспыльчивый?
— Нет, иногда я вспыльчивый. Ну и конфликтный — но не потому, что ревную.
— А кто гасит конфликты — Маша или вы?
— По-разному — это зависит от ситуации. Я стараюсь совладать с собой, со своим темпераментом. Не всегда это получается.
— Слышала, вам удалось отбить свою жену у ее первого мужа.
— Это было ее решение. Я ничего ровным счетом не предпринимал. Просто наша встреча, очевидно, была назначена судьбой. Вот и все. Прошли годы, пока мы поженились. Вернее, обычный брак, принятый в любом государстве, нам вообще не был нужен — мы и так жили прекрасно.
Я Машиных детей от первого брака, разумеется, не усыновлял, потому что у них есть родной отец и он от них не отказывался. Мы поженились, когда появилась Маша-маленькая, наша дочка: потому что у ребенка должны быть мама, папа и все, что полагается. А с другой стороны, у жены есть гражданство Польши, и официальный брак облегчает наши передвижения, общение с чиновниками.
— Маша знакома со своими польскими братом и сестрой?
— Конечно, и у них замечательные отношения. Брат просто счастлив от того, что у него и вторая Маша появилась — да и сестра тоже.

Елки-палки, сад густой
— Маше-маленькой уже скоро четыре — получается ее воспитывать?
— Стараюсь.
— Какие качества хотелось бы в ней воспитать?
— Никаких! А хотелось бы, чтобы она по возможности развила в себе то, что в ней есть. Я уверен: в маленьких людях заложено гораздо больше, чем нам кажется. И если мы думаем, что должны обязательно им что-то навязать, „привить” — любовь к родине или какую-то еще любовь, то ошибаемся. Все это чушь! Дочка любит тот дом, где сейчас мама с папой. Вот это и надо развивать — а не убивать.
— Александр, есть такая расхожая фраза: ребенок должен расти в любви
— Очень точная фраза.
— В честь кого вы назвали Машу-маленькую?
— Моя бабушка была Мария Александровна. Но назвали не прямо в ее честь — просто нужно было имя, которое бы соответствовало и польскому, и русскому. И к тому же мне просто нравится это имя.
— А какая была бабушка?
— Я очень любил ее. Она была учительницей в гимназии в Самаре, которую сама и окончила. Долгое время просто давала уроки — поскольку, когда убили деда, она должна была зарабатывать. Потом работала прачкой
Она была очень красивая женщина. Даже когда умирала, не потеряла своей красоты. Мы с ней много общались, до ее последних дней были очень близки. Когда она умерла, я уже оканчивал институт.
— Она была женой вашего деда, которого репрессировали при Сталине?
— Да. И дед, кстати, у меня был красивый. В них была некая породистость. И утонченность. Не дворяне, а просто „хорошо сделанные” люди. А бабушка еще умела очень хорошо печь беляши — поволжские, татарские. Беляши делают многие, я разные пробовал, но они все не такие вкусные.
— Вы живете с семьей в загородном доме — слышала, что вы решили там ничего не сажать, все оставить, как было в природе: лес, траву
— Здрасьте! Елки зеленые я сажал, кусты по забору. Ну и деревья тоже — все посажено! Там ведь была поляна, на которой вообще ничего не росло! Я подумал: может, там со временем вырастет лес? Но до этого еще надо дожить Вот и жена тоже сделала всякие клумбы — получилось довольно красиво.
— Так что, можно сказать, идея леса плавно переросла в вишневый сад?
— Да, кстати, есть немножко и вишневого сада. В общем, всего понемножку — такой коллаж.

Я спас Муму от смерти
— Вы часто играете начальников, руководителей
— партии и правительства.
— Вот именно. А в жизни вы такой же крутой?
— Нет — совсем другой. Еще хуже! Я никогда никем не руковожу — не люблю. В принципе лишен каких бы то ни было властных порывов- не люблю стоять над кем-либо или над чем-либо.
— Как же входите в образ?
— Вообще актеру всегда интереснее играть то, что в нем самом отсутствует. А что есть — это и играть не стоит: оно и так существует в тебе, ты просто облачаешь это в ту или иную форму. А вот когда этого нет — а ты путем каких-то своих наблюдений или фантазий это все реализуешь, — тогда интересно. Это вообще мой принцип.
— Какая из ролей наиболее отвечает этому принципу?
— „Муму”. Герасим. Эта роль была для меня именно непредсказуемой — и потому, что это произведение вообще стали снимать в наше время, и сам факт, что меня пригласили на роль Герасима. Все это было для меня совершенно непонятно!
— А во время съемок были какие-то экстремальные моменты?
— За кадром — когда мне пришлось на самом деле спасать собачку: она вдруг прыгнула в темную воду подмосковной речки. А время было уже холодное, октябрь. Я ее вытащил из реки. Было очень холодно! Я плаваю, в принципе, неплохо, но в ледяной воде никто не поплывет — все как топор. Но я выплыл. Просто жить захотелось!
— А почему собака вдруг в воде оказалась?
— Она устала. Маленький был щенок — а его мучали: то водой обливали, то заставляли снова и снова лезть в холодную „бездну”

Не умею жить по приказу
— За что репрессировали вашего деда?
— Как и всех тогда, фактически ни за что — по приговору „тройки” обвинили в шпионаже. Его расстреляли в начале 40-х. Он и тайн-то никаких не знал, работал государственным чиновником в Самаре. Мама в свое время долго доискивалась до истины, — потом он был полностью оправдан.
— Ваш отец хотел, чтобы вы продолжили династию — тоже стали военным?
— Нет. Он не собирался мне ничего навязывать в жизни — я сам не хотел становиться военным. Хотя он одно время даже пугал меня перспективой — грозился отдать в Суворовское училище.
— Испугал?
— В общем, да - это на меня действительно подействовало: я как-то подтянулся, и он не стал настаивать. Хотя сам отец любил военное дело, это была его жизнь.
— А вы?
— В детстве я больше всего на свете не любил игру „Зарница”. Ненавидел ее всеми фибрами души. Синие погоны, красные погоны, что-то там с кого-то срывать Ни-ког-да это мне не нравилось! И даже во дворе не любил игру в войнушку. И до сих пор не люблю смотреть, как мальчишки играют.
— Что сказал отец, когда увидел вас в „Московской саге” в роли Никиты Градова?
— Мне показалось, что ему это приятно наблюдать. И то, как я играю, и что играю — то есть собственно жизнь военных.
— Как вы „подходили” к этой роли?
— Когда понимаешь, что есть возможность каким-то образом соотнести себя с тем временем, в котором не жил, с истоками страны Это всегда и интересно, и непросто. Автор романа Василий Аксенов дал мне повод отнестись ко всему лично. При этом я был во многом согласен с Градовым — и в образе мыслей, и в поступках. Но играть эту роль было тяжело — ведь это военный человек. А мне трудно понять этих людей, которые добровольно подчиняются. Живут „по приказу”. Вот я лично так не могу. Но значит, ими что-то движет.
Долг? Любовь к родине? Они видят свое существование в передвижениях армии, каких-то солдатиков. Это их работа — но она связана с кровью Друзья мои, мы многое забываем. Мы часто ставим памятники великим полководцам, а они ведь зачинщики стихийных бедствий. Кому мы ставим памятники? Людям, которые организовали массовые уничтожения других людей? Можно, конечно, — и, наверное, следует преклоняться перед гением военачальника. Но мне, сугубо гражданскому человеку, трудно понять это преклонение. Я считаю, война — это, прежде всего, беда, которая нас постигает.
— То есть вы гуманист?
— Пацифист, так скажем. Я ведь говорю о войне вообще — а не о частной Великой Отечественной или войне 12-го года. Я говорю о войне как о понятии — неважно, где она происходит, по каким причинам. Война сама как способ решения конфликтов и проблем для меня неприемлема!
— И все же - если враг напал
— Буду защищать своих детей. Не родину — а детей, жену. Это и есть родина — а не „ две березки”, про которые мне рассказали какие-то специально обученные, сентиментальные люди, чтобы вызвать у меня потоки слез.

Голливуд: картинка из окна
— Вы работали со многими известными режиссерами, актерами. Какие встречи особенно запомнились?
— В кино — Александр Кайдановский. Хотя бы потому, что свою первую большую роль я сыграл в его картине „Жена керосинщика”. Считаю его своим „крестным отцом” в кино и буду помнить его всю жизнь. А что касается сцены — я очень благодарен Театру Советской, ныне Российской армии, за то, что я попал туда, и в результате встретился с очень хорошими актерами.
— А как же Голливуд? Туда, по-моему, вас сам Спилберг пригласил? И вы сыграли там в двух картинах подряд довольно серьезные роли.
— Ничего такого „жизненно важного” не было в этих встречах с коллегами из-за океана. Там ничего особенного не происходит — в области технологий, в затратах труда, энергии, сил. Все то же самое! И никаких таких особенных открытий или откровений для меня там не было. Все то же самое — только поставлено на более четкую основу более организованными людьми.
— То есть вы увидели „кинофабрику”?
— Конечно. И ничего больше.
— И вернулись в „немытую Россию”?
— Ну, зачем же так? Во-первых, я люблю Россию. А во-вторых, мне здесь интереснее работать. Я здесь общаюсь — не на том скудном голливудском языке, а со всем тем багажом, что я здесь нажил, со всей полнотой своих нынешних желаний и возможностей. Мне здесь никто не „укажет место”. Я не чувствую себя здесь вне роли невостребованным и ненужным. Так что мне и без Голливуда хорошо.
— То есть вы там ощущали себя немножко не в своей тарелке?
— Конечно, не в своей. Но не только из-за языка или обстановки. Просто я там мало что понимал, как говорится, „по жизни”. Это все было не мое, не близкое. Не было даже привычных районов в городе того, что связывало бы меня с какими-то местами А была — просто картинка. Из окна автомобиля. Вот она и осталась — картинка из окна автомобиля.
— Вас ведь приглашали остаться?
— Да, меня звали еще там поработать. И это было довольно выгодно в финансовом отношении. Но я не ставлю свою работу превыше того главного, чем я живу. Не могу променять свою жизнь на работу. Я не больной человек. И вообще-то я работать не очень люблю.
— Неужели?
— Я работаю потому, что это, во-первых, одна из форм самореализации. Но подменять эти понятия — жизнь и работа — я не собираюсь. Есть люди, которые бросают здесь все и несутся за рубеж, чтобы там работать как-то совсем по-иному. Но я не настолько трудоголик.