Неправедные судьи, мир после Брекзита, гендерная флюидность – рассказываем, как Тимофей Кулябин превращает острые темы в комедию. Премьера «Разбитого кувшина» состоится уже сегодня

Театры продолжают открывать новый сезон: пока в Баварской опере это уже происходит с «7 cмертями Марии Каллас» Марины Абрамович, Большой готовится вернуться к работе в эту субботу. В числе первых премьер Театра Наций — «Разбитый кувшин» Тимофея Кулябина. Спектакль планировали показать еще летом, но в силу известных обстоятельств перенесли. Впервые его представят на Основной сцене уже сегодня, 3 сентября, дальнейшие показы состоятся 4, 15 и 16-го числа. По случаю долгожданной премьеры публикуем материал из мартовского номера Vogue — с режиссером постановки Тимофеем Кулябиным и Ингеборгой Дапкунайте, исполнившей главную роль.

«Комедия — тяжелый жанр», — вздыхает режиссер Тимофей Кулябин. И понятно, что он не шутит. Мы встречаемся в «чайной комнате» позади основной сцены Театра Наций, где только что репетировали «Разбитый кувшин» Генриха фон Клейста, редкую вещицу начала XIX века. «В драматическом театре я никогда еще комедий не ставил. Но мне действительно нравится эта пьеса. Я ее лет пять-шесть назад прочитал, и мне было очень смешно. В Германии это просто хрес­то­матийная классика — в отличие от остального мира. Не знаю почему, ведь сюжет вполне ­интернациона­­ль­ный. И в каком-то смысле дико актуальный. Речь там идет о ­непорядочном судье и о том, как суд превращается в фарс. Нечестный судья — близкая нам сегодня тема».

Начинается с того, что в голландскую деревушку внезапно приезжает — нет, не ревизор, но судебный советник, что примерно то же самое. Кулябин отдал эту мужскую роль ­Ингеборге Дапкунайте. «У нас в спектакле немного выдуманная Европа, — рассказывает Тимофей. — С ней случились все возможные кризисы — и политические, и экономические. И она развалилась. Перед нами представитель последнего оплота — судебной системы. Кто он: мужчина или женщина? Человек, свободный от пола, — это ­общемировая тенденция. Во многих странах существуют общественные туалеты с кабинками для среднего пола, где‑то он уже есть в паспорте. Есть и трансгендеры — я с ними работал не раз. В моей опере «Риголетто» была трансгендерная женщина — Лучия Лукас; ей сделали операцию, но поет она мужские партии, потому что ее бас-баритон не ­изменился. Но часто человек решает, что он другого пола, без какого-либо хирургического вмешательства. Потому что у каждого есть право на самоидентификацию».

Изящная Ингеборга — существо определенного пола, но неопределенного возраста — присоединяется к разговору. «У меня есть любимый писатель, шотландец. Научную фантастику он подписывал Иэн М. Бэнкс, а прямые романы — просто Иэн Бэнкс». Словосочетание «прямые романы» в устах уроженки Вильнюса звучит понятно и даже мило. Фирменное очарование актрисы — даже не столько в прибалтийском акценте, сколько в ее личном способе складывания слов. «У него есть серия книг «Культура» — о цивилизации через много миллионов лет. И в ней живут уже настолько сверхлюди, что сами могут менять пол, возраст — все. Мне эта идея импонирует». Она вспоминает, что в раннем детстве хотела быть мальчиком.

«Ваш первый выход на сцену состоялся в четыре года в роли сына Чио-Чио-сан в опере Пуччини. А своего трехлетнего сына вы бы отправили на сцену?» — «Нет! — реагирует она моментально. И сразу же передумывает: — Хотя на «Чио-Чио-сан» отправила бы. А в кино — нет. Оно более ­жесткое. В кино нужно достигать результата любыми спо­со­бами. Если нужно, чтобы ребенок заплакал, могут сломать его любимую игрушку — и будут снимать. А для роли в опере мне сказали: «Тебе эту тетю надо любить, она твоя мама». Я должна была все время смотреть на эту «маму». В последней сцене она ­поет-поет-поет, а потом поднимает руку с кинжалом и говорит: «Лучше умереть, чем жить без чести». И в этот момент выбегаю я и говорю те три слова, за которые я получала 4 рубля 50 копеек: «Мама, мама, мама». Она меня берет, разворачивает спиной к пуб­лике и поет свою знаменитую арию. Там у нее первые слова по‑итальянски — tu tu tu. И в этом месте «мама» всегда меня оплевывала. Всегда. А я смотрела на нее и думала: «Надо ее любить, нельзя моргать!»

«Разбитый кувшин» станет четвертой постановкой Кулябина в Театре Наций после «Электры», «Сонетов Шекспира» и «Иванова». Позже, на «Золотой маске» (перенесенной на осень), в Москве покажут две работы Кулябина прошлого сезона: «Детей Солнца» в драматической номинации и «Русалку» — в оперной. 

«Дети Солнца» — работа новосибирского теат­ра «Красный факел», где 35-летний Тимофей стал с 2015 го­­да главным режиссером и где поставил уже больше десятка спектаклей (в том числе необыкновенно успешных — объехавших Москву, Вену, Париж, Берлин, Токио и Воронеж — «Трех сестер», где хрестоматийный чеховский текст излагается языком жестов). Чем выше востребованность в Москве и Европе — тем меньше времени на Новосибирск. Но раз в два года он все же выпускает ­премьеру у себя дома. Говорит, что это нормально, не на нем там все держится, все же главный режиссер не ­худ­рук. «И даже худруки ­решают все только в Москве, а на периферии главный — это директор театра. Он определяет, кто и что будет ставить. Может посоветоваться с главным режиссером, но решение принимает на свое усмотрение».

Самый печально знаменитый спектакль Кулябина тоже родился в Новосибирске, только не в «Красном факеле», а по соседству, в оперном театре — тот самый «Тангейзер». В конце февраля 2015 года не видевший постановки мит­рополит Тихон пожаловался на появлявшийся на сцене на 28 секунд провокационный постер, где человек, похожий на Христа, изображен на фоне раздвинутых женских ног. По задумке Кулябина, Тангейзер — это кинорежиссер, снявший фильм «Грот Венеры» и привезший его вместе с рекламным постером на кинофестиваль. Новосибирская прокуратура возбудила административное дело, резонанс был огромный, за «делом Тангейзера» следили страна и мир, каждый таксист выучил название оперы Вагнера. Мощнейшая поддержка театрального сообщества не спасла спектакль от снятия с репертуара, а директора театра Бориса Мездрича — от увольнения. За Кулябиным же на некоторое время закрепился эпитет «скандальный», совершенно не соответствующий его вдумчивому, виртуозному ­конструированию параллельных сюжетов, высвечивающих углы и раны истории. Свой метод он называет «поиском современного адреса».

Спрашиваю, слышится ли еще в Новосибирске эхо «Тангейзера»? «Эхо или нет — но у оперного теат­ра в городе до сих пор очень странный статус. Он резко потерял большую часть своих зрителей — любителей оперы и балета — и приобрел какую-то новую публику, не совсем, насколько я понимаю, театральную. Это теперь скорее место встреч, но как интересная творческая единица театр, к сожалению, перестал существовать».

«Тангейзер» был первой по-настоящему само­стоятельной постановкой Кулябина в опере. С тех пор на эту опасную территорию он привык заходить по-свойски. Ближайшие зарубежные планы: «Дальний звон» Франца Шрекера в Праге и «Трубадур» Верди в Цюрихе. Последняя оперная премьера была прошлой ­осенью в немецком Вуппертале, где в один спектакль он объединил «Свадебку» и «Царя Эдипа» Стравинского. «Свадебка» стала у нас свадьбой Эдипа и ­Иокасты. А весь «Эдип» происходил как бы на следующее утро. Это была история про некую ­балкано-греческую диаспору в современной Германии. Наш Эдип изначально знал, что он сын Лая и Иокасты, и все происходящее — такой длинный и хитроумный план его мести. А рассказчик — это следователь, который раскручивает эту историю».

Прошлогодняя «Русалка» Антонина Дворжака — уже вторая постановка Кулябина в Большом театре. Контраст человеческого и сказочного миров показан у него встречей героев условных Жоры Крыжовникова и Гильермо дель Торо. «Там две реальности — одна банально-узнаваемая, другая — выдуманная больным мозгом человека в коме». Эти две реальности мерцают, накладываются друг на друга, так что уже неясно, какая из них реальней. Но именно их столкновение помогает достучаться до наших эмоций и найти «Русалке» современный адрес.