В этот день Москву накрыл холодный бесконечный дождь. С этого началась наша беседа.

Российская газета: На вас погода влияет?

Евгений Миронов: Я ее не замечаю. Некогда. Я бурю-то не заметил, которая недавно была в Москве.

РГ: А что влияет?

Миронов: Идиотизм. Когда два года назад я столкнулся с административной работой, меня удивила неслаженность государственной системы, которую изменить нельзя. Это поначалу меня очень угнетало. Но я понял, что если я сказал „да”, то надо продолжать. И я стал приспосабливаться. Я же актер, приспосабливаться к обстоятельствам — моя профессия. Но нет ничего хуже, чем приспосабливаться самому для себя. Как только я понял, что делаю это не для себя, мне стало легче.

РГ: Какова была ваша мотивация стать худруком? Труппы нет, о своих ролях тоже беспокоиться не надо. 150 голодных актерских глаз не смотрят на вас в ожидании ролей, как во МХТ.

Миронов: Но сейчас они там, в МХТ, работают все! Я думаю, что театр, где много новых спектаклей самого разного качества и уровня, все равно лучше, чем театр, где идет несколько проверенных временем спектаклей со звездами, а труппа бездействует. Хотя еще лучше — золотая середина. Вот Театр Наций — это золотая середина и есть. Гарантировать шедевр, конечно, нельзя, но подготовить возможности для его создания необходимо. Слава богу, что мы, не дожидаясь конца реконструкции, вынуждены сейчас работать. Мы хотим, чтобы Театр Наций зазвучал не только в России, но и за рубежом. Сейчас, когда в Европе спал интерес к русским или даже возникло сильное отторжение, нас пригласили с „Рассказами Шукшина” на фестивали в Австрии и Германии — и мы почувствовали какую-то новую волну интереса к нам. В августе едем в Хельсинки, потом будет Прибалтика, Тель-Авив, месячные гастроли во Франции. В сентябре, как всегда, пройдет фестиваль современного искусства „Территория”, который мы впервые вывозим из Москвы. Он пройдет в Перми, где благодаря молодому губернатору возник огромный интерес к современному искусству.

РГ: Не боитесь, что там не найдется достаточно продвинутой публики?

Миронов: В Перми у меня опасений гораздо меньше, чем было в Москве, которая переполнена пресыщенной публикой, словно обожравшейся плохой едой. И ведь это не просто публика, но и профессионалы. Я иногда спрашиваю своих коллег, видели ли они, например, Робера Лепажа или Роберта Уилсона, и они отвечают: „Нет, а зачем?”. Такая инертность меня убивает наповал. Ведь это же продолжение учебы, это стимул двигаться дальше, не стоять на месте. Как иначе? Это суть развития искусства. Мы предлагаем очень интересную программу на фестивале: привозим из Англии шоу тибетских монахов, спектакль итальянского режиссера Пипо Дельбоно, одного из самых ярких режиссеров современного театра. Томас Остермайер будет давать мастер-класс, состоится премьера Дмитрия Крымова, покажем „Бедную Лизу”, где танцует Чулпан Хаматова. Еще мы покажем уникальный опыт театра в колонии. Есть английский режиссер, который приезжает в колонию, среди заключенных выбирает художников, актеров, осветителей и так далее. Это, безусловно, социальный, но и очень интересный художественный проект. Надеюсь, что телеканал „Звезда” сделает об этом фильм.

РГ: Известно, что у фестиваля „Территория” есть своя публика. Кто она на этот раз?

Миронов: Раньше мы приглашали курсы театральных вузов России целиком, а теперь проводим анкетирование, чтобы приезжали только те, кто хочет.

РГ: Вы закрыли очередной сезон Театра Наций. Как он прошел для вас?

Миронов: Ну, во-первых, это был год Шукшина, и мы будем его заканчивать зимой на Алтае. Поедем в Барнаул и Бийск, привезем из Сростков наших дорогих друзей, земляков Шукшина, с которыми успели сродниться. А сейчас, буквально накануне закрытия сезона, у нас нашли клад. Самый настоящий! Поскольку Театр Наций — это историческое здание в центре Москвы, где полным ходом идут реставрация и реконструкция, то у нас проводятся также археологические раскопки. И вот нашли золотые монеты Василия Шуйского 400-летней давности, когда к Москве подходили поляки. Для нас это особый знак удачи, привет от Пушкина!

РГ: А чем открываете новый сезон?

Миронов: Мы хотели сделать первый в России международный Шекспировский фестиваль. Пока мы делаем только заявку на него: осенью привозим хороший спектакль „Гамлет” Камерного театра из Израиля, один из шекспировских спектаклей из российской провинции, а Владимир Панков делает у нас, в Театре Наций, рок-оперу „Ромео и Джульетта” с молодыми артистами, ее премьера будет в декабре. Надеюсь, через год-два нам удастся сделать уже полноценный фестиваль.

РГ: Женя, вы признанный актер русской психологической школы. С другой стороны, вам всегда был интересен европейский театр с его радикальными поисками новых форм. Как вы примиряете в себе эти противоречия?

Миронов: Мне не надо ничего примирять. Уже давно благодаря Валерию Шадрину и Чеховскому фестивалю я начал работать с западными режиссерами, сначала с Петером Штайном в „Орестее” и „Гамлете”, потом с Декланом Доннелланом, Эймунтасом Някрошюсом, вот теперь с Алвисом Херманисом. Мне, как артисту, интересно все! Ведь русская театральная школа — это сложное явление, это и Станиславский, и Мейерхольд. Мне интересно бросать свой организм во все новое. В июле мы едем в Нью-Йорк на переговоры с Уилсоном, с которым давно мечтаем что-то сделать вместе, и будем обсуждать, что именно это может быть.

РГ: Уилсон — это ведь совсем другая планета, в нем нет и тени психологизма. Не страшно?

Миронов: Как раз и интересно попробовать наполнить его блистательные формы внутренним психологизмом. И мне, и ему.

Но мне другое не менее важно. Мы же заявили, что Театр Наций должен быть стартовой площадкой для молодых. Это наше святое дело. Потому что такого пространства, кроме Центра Мейерхольда, нет, да и тот существует больше как прокатная площадка. А нам интересно художников растить и развивать здесь. Мы готовы взять любой проект, если в нем есть что-то по-настоящему интересное. Я увидел у Никиты Гриншпуна и в его „Шведской спичке” талант и легкость, не случайно он был номинирован на „Золотую маску”, получил несколько других премий. Нельзя позволить им раствориться в нашей системе, им нужно развиваться в общении с великими режиссерами и стажироваться у них прямо здесь.

Мы очень внимательно отсматриваем молодых, но… их очень мало. Их почти нет. Нет людей, которые хотят и уже что-то могут. То, что мы видим, чаще напоминает застарелый провинциальный театр. Это значит, что для меня, как артиста, нет будущего. С кем работать дальше? Кто будет руководить, развивать искусство театра? Сейчас театрами руководят выдающиеся деятели культуры. Но за ними — пустота, два-три человека. Остальные же сломаны телевидением, рынком, деньгами и в театр не вернутся. Поэтому, если сейчас не наладить такую схему, ничего не будет. Вот вам мои маниловские мечтания.

Еще я мечтаю о театральном центре, здесь, рядом с театром, в котором были бы репетиционные комнаты, выставочное пространство и театральный зал на 300-350 мест. Такой сцены нет, ее дико не хватает. Здесь ведь были когда-то Бахрушинские сады. Я хочу, чтобы эти сады вновь выросли и стали бы таким артистическим пространством для размышлений, дискуссий, творческой работы, местом для общения художников.

РГ: Платоновская академия?

Миронов: Да, если хотите!

РГ: С вашим однокурсником Володей Машковым вы обсуждаете свой опыт работы в иных художественных системах?

Миронов: Мы с ним год не виделись, и когда он пришел ко мне сюда, то был потрясен, что одно из лучших театральных зданий России — только фасад, что 20 лет вместо сцены здесь — котлован! Мы просидели с ним часов шесть: курили, рассказывали друг другу сколько всего произошло. Очень хочется поработать вместе, но пока неясно, когда именно. Володя сейчас очень интересно работает, ищет новый способ существования в кино. Скоро выйдет его новая работа в фильме Алексея Учителя. Слава богу, глаза по-прежнему горят.

РГ: А если вдруг потухнут?

Миронов: Мы договорились предупреждать друг друга.

РГ: У вас такой общественный и актерский темперамент, который позволяет вам реализовываться в самых разных ролях. С чем вы связываете это свойство?

Миронов: У нас был настолько яркий пример перед глазами, что, будь он не так мудр, он мог бы нас сломать. С 19 лет у меня было только одно желание — делать, как Табаков. Он человечески очень убедительно себя вел. Строил подвал на свои деньги, заработал один инфаркт, потом второй, потом взял разложившийся МХАТ, вывел его из страшного состояния. Теперь все молодые режиссеры идут к нему. Он собиратель по жизни, очень тщательный, подробный. Сегодня, в такой неблагоприятной для культуры и театра ситуации, он открывает театральный колледж для детей. Я был не уверен, что это нужно. А потом вспомнил, что Немирович-Данченко задумал Школу-студию МХАТ во время войны, когда и сам он был уже немолод. И вот Олег Павлович это сделал.

РГ: А что вы думаете о той ситуации с финансовыми нарушениями, которая сложилась сейчас вокруг МХТ?

Миронов: Я ни в коей мере не хочу вмешиваться в дела следствия и надеюсь на профессиональное и беспристрастное расследование. Разумеется, правоохранительные органы должны действовать в рамках и во имя закона. Но они действуют в таких жестких формах, от которых оторопь берет. Когда в театре проходил обыск, он парализовал всю творческую работу, едва спектакль дали сыграть артистам. Два сотрудника театра были задержаны, и хотя они социально не опасны, а у одного из них серьезно больны дети, и они спокойно могли бы сотрудничать со следствием, их уже долго держат в следственном изоляторе. Все это, к сожалению, стало достоянием недобросовестных средств массовой информации. В отдельных изданиях и на ТВ появляются все более оскорбительные и бездоказательные намеки в адрес моего учителя — Олега Павловича Табакова. Льют грязь на имя и авторитет человека, на работах которого воспитывались несколько поколений, человека, всей своей жизнью доказавшего бескорыстную преданность нашей культуре и заслужившего безусловное уважение своих коллег и зрителей. Я всегда считал Табакова отцом, а с тех пор как умер мой собственный отец, тем более. И в трудную минуту я встану рядом с ним.