Он лихо подкатил к служебному входу Театра наций на серебристой машине и приветливо поздоровался. Именно так и должен выглядеть режиссер нового поколения – молодой, модно одетый, легкий, подвижный, энергичный, раскованный. Весело и дружелюбно приветствовал встречающихся по дороге коллег и сотрудников театра.

Мы прошли в большой зеркальный репетиционный зал. Мой собеседник непринужденно расположился в кресле напротив. У него необычная манера. Отвечая на вопрос, может долго молчать, думать и в итоге дать отрицательный ответ, а потом, неожиданно вдохновляясь, начинает рассказывать, размышлять вслух. Говорит много, охотно, даже переходя на очень личное. То серьезен и задумчив, то смешлив и остроумен. Он поделился с нами своими воспоминаниями о любимых дедушке и папе и даже назвал имя девушки, в которую безнадежно влюблен. У нас в гостях – режиссер Театра наций Никита ГРИНШПУН.

– Никита, вы представляете третье поколение режиссеров в своей семье. Расскажите, пожалуйста, о родоначальниках вашей режиссерской династии: о вашем дедушке, отце…

– С дедушкой были уважительные отношения. Вспоминаю, как он ведет меня за руку через Летний сад в Петербурге. Идем с ним в ЛГИТМиК. К моему огорчению, его режиссерские работы я не видел. О папе могу сказать: все, что я делаю или пытаюсь делать, – наверное, жалкое подобие того, что делал он.

– Какие семейные традиции вы продолжаете?

– Сложно назвать это традицией, но отпечаток, конечно, есть. Дед работал в оперетте (главным режиссером Одесского театра музыкальной комедии – Т.Т.). Отец тоже ставил оперетты (на театральных сценах Одессы, Хабаровска, был главным режиссером Хабаровского театра музыкальной комедии – Т.Т.). Я себе говорю, что следующий мой спектакль будет драматическим, без музыки, но не получается. И я тоже пришел к тому, что хочу сделать оперетту. В данный момент работаю над ее постановкой.

– Ваш отец был пианистом. Как произошла модуляция из одной профессии в другую?

– Из детства я запомнил, что отец был активным концертирующим пианистом. Он преподавал, имел свой класс учеников. У меня до сих пор лежит письмо деда к отцу, в котором он говорит: «Юлик, подумай еще раз. Ты занимаешься чистой профессией, никто тебе не мешает, ты один сидишь за роялем. А тут театр! Надо ли тебе это?».

– Как это произошло?

Проснулась любовь к театру, хотя, наверное, одной любви мало. Есть желание делать что-то еще. Отец, будучи заведующим кафедрой специального фортепиано в Воронежском институте искусств, начал ставить спектакли. Думаю, живя в семье режиссера, он находился в особой атмосфере, и от этого невозможно было уйти. Так постепенно пианист превратился в режиссера. В какой-то момент поступило предложение возглавить театр, отец его принял и с тех пор занимался режиссурой.

– Знаю, что вы тоже начинали карьеру как музыкант.

– Музыкант – громко сказано. Естественно, как ребенок из музыкальной семьи, я в три года сел за рояль. Далее все, как положено: окончил музыкальные школу и училище. Однако с музыкой у меня не сложилось. Тяжелая, адская работа. Мало иметь способности. Если в 9–10 лет о ребенке говорят: «Какой талантливый мальчик!», потом этот мальчик должен «пахать», чтобы достигнуть результата. Мне это было делать лень, поэтому с музыкой попрощался. Сейчас жалею, что не настолько музыкально образован, как отец.

– Какой опыт вы приобрели, работая художественным руководителем Сахалинского театрального центра имени Чехова?

– Не один, а разные и очень интересные опыты. Построение театра – увлекательное дело. Здесь и профессиональный, и житейский опыт, уроки терпимости, терпения. Сейчас знаю, как надо работать в театре. Терпимее.

– Идея создать лабораторию современной драматургии была вашей?

Никита Гриншпун– Это еще один пласт современной жизни театра. Без него, к сожалению, сегодня не обойтись, тем более на Сахалине, где всего один театр. В Москве мы вольны выбирать: туда сходить, то посмотреть. Там подобного выбора нет. Лабораторию необходимо было сделать, чтобы люди понимали, что есть много театров, и они разные. И еще у меня возникло большое желание трудиться. Помню, с каким упорством искал современные пьесы. Вскоре выбрал четыре хороших, которые и составили тогда лабораторию.

– Как вы пришли в Театр наций? Чем вас привлек именно этот театр?

– Театр наций – уникальное место. Он единственный в своем роде – и не только в Москве, но и в стране. Наш театр дает большой простор для творчества, экспериментов, поисков, для реализации идеи, если она интересна. Очень удобно, что здесь нет постоянной труппы, поэтому к работе можно привлекать единомышленников. Вот пример: свой спектакль я предложил одному театру – не получилось, другому – «Не нужно нам это!». Для кого-то дорого, кому-то неинтересно. Репертуарный театр – особая категория. А здесь, в Театре наций, все осуществилось. Мы показали свою заявку, она понравилась художественному руководству, и нам дали возможность ее реализовать.

– Вы приглашаете в свои постановки однокурсников. Чем обусловлен этот выбор

– Они талантливые, самодостаточные люди. Не думаю, что их привлекает моя режиссура. Я в некотором смысле – «заложник» этих людей. Поездив и посмотрев, понимаю, что тот язык, на котором я пытаюсь разговаривать, они понимают и могут это воплотить. А приедешь в какой-нибудь театр и попробуешь сделать то же самое – не получится. Почему? Неизвестно.

Не могут так играть, петь, танцевать, проживать на сцене, как эта компания. Да простят меня артисты всей России! Не могут, как Павел Акимкин, Артем Тульчинский, Юлия Пересильд, Роман Шаляпин, Елена Николаева, Евгений Ткачук, Владислав Абашин. Или это заслуга нашего преподавателя Игоря Львовича Кудряшова, или самородки, или какая-нибудь химия произошла между нами. Это не значит, что у нас великолепные отношения – они у нас достаточно сложные.

Нельзя сказать, что мы друзья. Дружба – непростая штука. Мы очень хорошо понимаем друг друга. У них есть частичные претензии ко мне, я злюсь и кричу на них в силу своего скверного характера, мнительности, подозрений, ревности. Гремучая смесь. Но в профессиональном плане я счастлив, что у меня есть такие артисты!

– Какими качествами должен обладать актер, играющий в ваших постановках?

– Когда-то на этот вопрос ответил мой отец. И я сам думал: с этим легко, а с этим – тяжело. Почему? Все очень просто. Если актер талантлив – с ним легко. Он все понимает, быстро соображает. Ему говоришь, и он все играет. Это происходит сразу. Не нужно притираться, привыкать друг к другу. Раз – и все, и нет никаких проблем.

– Вы могли бы для наших читателей обрисовать диапазон своей деятельности? Сколько спектаклей вы поставили?

– Диапазон творчества – звучит так, как будто мне 76 лет. Я поставил немного спектаклей. Десяток наберется. Дело не в количестве, а в качестве.

– Что вы сейчас репетируете?

– Оперетту «Женихи» Дунаевского. На мой взгляд, самый хулиганский русский музыкальный спектакль. Вообще, оперетта – изобретение не наше, но в России этот жанр странно трансформировался. Собрались талантливые люди во главе с Исааком Дунаевским и написали эклектичную, фарсовую, площадную оперетту. И музыка хорошая, ее много, она разная.

Часто в оперетте истории такие: кто-то кого-то любит, она почему-то страдает, потом молодые вместе. Из ряда в ряд одно и то же. А тут история отличается – такой анекдот... Может, этим и привлекла, плюс мое желание поставить музыкальный спектакль. Это что-то новое, свежее. Тут способов выражения больше, чем в драме. Все пронизано театральностью. И пусть танцуют, поют. И пусть играют. И пусть играют на музыкальных инструментах. Этот калейдоскоп и привлек.

– Оркестр будет?

– Оркестр – это они и есть. Сумасшедшая идея, но попробую, посмотрим.

– Если говорить о ваших спектаклях, какой из них особенно любим вами?

– Два года назад на Сахалине мы с товарищем, Артемом Тульчинским, который занят сейчас в оперетте, взяли военные песни и сделали из них спектакль. То ли от того, что тема такая, то ли от того, что хотелось работать, но ничего лучше, на мой взгляд, я в жизни не делал. На Сахалине свобода была. Это далеко от Москвы. Никто никогда не увидит и не услышит об этом. Никто не скажет – хорошо это или плохо. Был ты, была труппа и поиски.

И еще один спектакль, который мы сделали, «Дело номер бесконечность» – об истории театра на Сахалине. Почему на каторге театр? Оказалось, среди зеков он очень популярен. Играли какие-то водевили, о каторжном мире, о том, как там жили люди. Получилось интересное исследование.

Мы с артистами сами написали эту историю: как театр зарождался, как жил в советские годы, какие люди приезжали туда из Москвы, через что театр прошел, как его закрывали, кого расстреливали, как артисты оттуда бежали, но театр все же прижился. Такой странный, необычный спектакль, который был приурочен к юбилею – в прошлом году театру на Сахалине исполнилось 80 лет. Не всем спектакль понравился. Я – единственный, наверное, зритель, который был в восторге.

– Правильно, это же ваш «ребенок».

– Спектакли мы делаем не для себя любимого, а для людей. Я сейчас говорю с долей иронии, но мне он был очень интересен.

– Благодаря вашему приглашению я посмотрела у вас «Шведскую спичку». Смотрится на едином дыхании! Как рождался спектакль?

– Это уже обросло мифами и преданиями. Мы закончили ГИТИС в 2007 году, а «Шведская спичка» была нашим дипломным спектаклем. (В 2008 году спектакль удостоен премии «Хрустальная Турандот» в номинации «лучший дебют», в 2009 году – Гран-при Фестиваля Российского искусства в Ницце RUSSK OFF и номинант Национальной театральной премии «Золотая маска» – Т.Т.).

Прошло с тех пор не так много лет, а кажется, что целая жизнь. Думаю, нами руководило мощное желание. Еще не было стольких обид, занятости, детей, мужей. Все было чуть проще. И была идея. Хотя сначала не было театра, а какие-то комнаты для репетиций. Мы вчера с Ромой (Роман Шаляпин – Т.Т.) шутили, что, уже не будучи студентами, приходили в ГИТИС и в разных аудиториях репетировали «Спичку». Рома сказал: «Где мы ее только не репетировали!» И он прав.

Драйв был хороший, любили все друг друга. Пришли репетировать в этот театр посередине Москвы. Ничего тут еще не было. Потом в театре сменилось руководство, а мы все репетировали. Новое руководство спросило нас: «А что вы тут делаете?» «Репетируем». «Покажите!» Мы показали, и Евгений Витальевич Миронов сказал нам: «Давайте здесь и играйте!» Мы очень благодарны ему, что он посмотрел спектакль и оценил, что это интересно. И мы выпустили «Спичку» в Театре наций. С тех пор спектакль идет пять лет. Живучий оказался.

Детективная история, в которой соединяются два рассказа Чехова – «Супруга» и «Шведская спичка», оборачивается комедией с элементами мелодрамы. Атмосфера легкости, радости, азарта, юмора создается благодаря смелым находкам, пластике, мимике, акробатическим трюкам, неожиданным превращениям одних и тех же артистов в разные оригинальные образы. Туба, балалайка и гармонь – это не просто музыкальное сопровождение спектакля. Инструменты являются полноправными участниками действия. В музыкальный мир спектакля виртуозно вплетены песни, романсы, молитвы, цыганские напевы, которые, соединяясь с шумом улиц, создают живой образ провинциального городка. Декорации из картин импрессионистов и небольшой арсенал предметов, которые тоже перевоплощаются в процессе спектакля, создают особый ансамбль, созвучный событиям и героям.

– В «Шведской спичке» необычна музыкальная сторона: живая музыка разных жанров. Как вы подбираете музыкальное сопровождение к спектаклям?

– Расскажу про «Спичку». Какая эпоха? Чехов. Стали выбирать. Что это? Чеховская интонация. Сошлись на романсе. Стали искать. Сели с актером Пашей Акимкиным за компьютер, и я попросил его накачать разной музыки такого плана. Потом стали смотреть. Эта тема похожа на тему Акульки, эта – на тему Чубикова и т.д. Там не так много музыкальных тем, просто они звучат в разных темпах, стилях и создается впечатление, что это большая звуковая партитура.

– Как же, ведь там есть и молитва, и романс, и цыганская песня?

– Все это на уровне шутки. Да, нужна была молитва, нашли, выучили, спели. Потом придумали, что мимо героев проезжает цыганская кибитка со свадьбой. То есть многое зависит от поворота сюжетной линии. Это очень кропотливая, медленная работа, поиск по нотке.

– Какую музыку вы слушаете, когда отдыхаете, и отдыхаете ли вы вообще?

– Конечно, отдыхаю, когда сплю. В машине последние два месяца у меня звучит джаз. Слушаю Ноктюрны Шопена. Один из них мне особенно дорог, потому что его играл папа на своей последней записи. Когда хочется поплакать, ставлю этот Ноктюрн. Это какие-то личные вещи. Я не могу сказать, что я такой меломан: слушаю Второй концерт Шопена, и мне больше нравится Второй концерт Рахманинова, чем Первый Чайковского. Нет. Иногда, чтобы проснуться утром, ставлю первое, что попадется под руку.

– Что такое любовь в вашем понимании?

– Ого! (Долгое молчание) Я не знаю.

– Вы уже встретили свою единственную?

– Вы знаете, это всегда меняется. Иногда думаешь – да, иногда думаешь, что нет. Я считаю, что это дар! Например, есть талантливый артист. Это дар, это от Бога. Он им пользуется, ходит, интервью дает, но его заслуги в этом немного. Просто повезло. Нельзя же остановить человека на улице и сказать: «Пой!». Может, споет, а может – и нет. Если Федор Шаляпин, наш знаменитый бас, – он бы спел, потому что у него был дар, а у другого нет, он не споет. Кто-то талантлив в кулинарии – он повар от Бога. У кого-то несколько талантов.

Любить – это такой же талант. Я вот думаю, почему слагаются легенды: Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда. Встретились два человека, у которых этот дар свыше был. Я не уверен, что он есть у меня. Не всем же дается талант актера или певца. Так и в любви. Может быть, я ошибаюсь.

– Какие качества вы цените в женщинах, и что вам не нравится в них?

– В женщинах я ценю красоту, такт и тоже – талант. Вроде эта симпатичная и та симпатичная, но в этой что-то такое есть. Что это? Обаяние, остроумие, и такт у нее есть, и сексуальность. И талант. Но что еще? Тайна. Мне нравится, когда есть какая-то тайна, загадка. Это как второй план: или он есть, или его нет. Вот если за красотой, обаянием что-то есть – это притягивает. А еще мягкость, женственность.

Что не нравится? Черствость. Если идти от обратного: отсутствие обаяния, такта, остроумия. Женщина должна быть... Вообще-то никто никому ничего не должен.

– Вы любите делать подарки?

– У меня с этим избирательно. Иногда я щедр и расточителен. В другой раз жаден и скуп. Вдруг что-то включается: «Не хочу тратить деньги». Значит, нет желания. А иногда хочется сделать невероятное! Например, едешь за границу. Она едет с тобой со всеми вытекающими обстоятельствами. И хочется быть успешным, состоятельным. Но потребности с утра до ночи делать подарки у меня нет.

– Ваши любимые писатели и поэты. Кого вы недавно открыли для себя?

– Мне очень нравится Булгаков, Маркес, Бабель, Пушкин (с разной интонацией – Т.Т.). Гоголь, пока я не был с ним знаком, мне нравился больше, Достоевский меньше. Сейчас услышат любители Достоевского и скажут: «Сумасшедший». Пушкин еще раз. Маяковский, Мандельштам, Бродский. Видите, какой разброс интересов?

Из последнего купил книгу «Десятка». Под таким названием Захар Прилепин опубликовал свою прозу и произведения лучших, с его точки зрения, современных писателей, конечно, с их согласия, и я решил познакомиться с ними. Хочу поставить современную прозу, но пока не понимаю, кого ставить. Читаю какие-то вещи – неинтересно, скучно, цинично. Сегодня внимательно смотрел новости: наш молодой 40-летний писатель Олег Павлов получил премию Александра Солженицына за «исповедальную прозу». Надо прочесть.

– У вас есть «фирменный» рецепт хорошего настроения?

– Хорошая репетиция!