Лаборатория Театра Наций в Армавирском театре драмы и комедии

Накануне открытия нового сезона, в конце августа, в Армавирском драматическом театре состоялась лаборатория Театра Наций: три приезжих режиссера поработали с местной труппой, предложив актерам и публике три текста. Один из них — пьеса Исаака Башевиса Зингера, которую театры любят и часто включают в свои афиши, две другие — пьесы новые, последних лет, обе — авторства уральского драматурга Ярославы Пулинович.

Армавир оказался городом театральным — актеры существовали в непривычных для себя условиях лаборатории с решимостью и отдачей, а зрители, несмотря на курортную погоду, набивались в зал и активно высказывались на обсуждениях увиденного. Слава богу, речь шла не только об обсценной лексике и воспитательной силе театра, удалось поговорить и о художественном, о смыслах.
Открыл череду лабораторных показов режиссер Сергей Чехов, представив пьесу Ярославы Пулинович «Как я стал» в свойственной ему формальной манере. «Как я стал» — история о предательстве, о взрослении, о том, как меняется молодой человек и как осознает свои изменения, как работает с не очень приятными открытиями. По сюжету молодой человек Саша (Геннадий Николенко), мучающийся от ревности, встречает другую женщину со сложной жизненной ситуацией: в финале — обман, побег, разочарование. Как всегда у Ярославы Пулинович, в пьесе много быта, узнаваемых подробностей, точный, как будто документальный, язык персонажей.

Сергей Чехов за стилистикой пьесы не пошел, противопоставив реализму некоторую метафизику. Текст дневника Саши читают женщины-актрисы, выходя за рамки своих персонажных характеристик: пюпитры, листки с текстами, отстраненная манера речи. История развивается в статичных — кинематографичных — мизансценах: спектакль иногда как будто делает паузу, сосредотачивая наше внимание то на одной, то на другой картинке. Вот Саша в гостях у Маши (Надежда Калялина) и ее престарелой матери-актрисы (Наталья Яровенко) — он сидит на возвышении, женщины чуть пониже, льнут к нему с покорностью и просьбой. Но в то же время чувствуется и насилие в этой женской мольбе — Саша скован их жестами, их руки не дают ему двигаться, он — в плену. На самом деле, Чехов здесь разбирается не с мотивациями, не с историей как таковой в ее динамике, а с самой ситуацией, задает пьесе новые вопросы, выстраивает новую дистанцию — тут не получится сопереживать, вставать на чью-то сторону. Нет, речь, скорее, о том, как странна жизнь, как не работают привычные схемы, о том, как много непонятного, линчевского, пугающего откроется, если всего лишь чуть-чуть поменять угол зрения.
Павел Зобнин, ученик Сергея Женовача, мастер разбора, пошел по другому пути. В его версии «Сомнамбулизм» Пулинович — психологическая драма с подробной актерской игрой, тщательной реконструкцией причинно-следственных связей. Эскиз играли на сцене, зрители сидели там же, иногда действие как будто выплескивалось в пустой зрительный зал, игровое пространство расширялось, крупный план становился общим, терялись звуки и очертания, театр превращался в кино. «Сомнамбулизм» пережил какое-то количество читок, эскизов, но здесь, в армавирском варианте, знакомый сюжет, знакомые герои открывались по новому.

Павел Бойко превратил своего героя Славу практически в Зилова — нервного, мучающегося, не всегда приятного мужчину средних лет, переживающего какие-то сущностные изменения в своей судьбе, в отношении к жизни и близким людям. Лучшей сценой, наверное, можно назвать разговор с сыном — здесь в течение десяти минут успеваешь удивиться несколько раз: меняется расстановка сил, меняются цели героев. Слава поучает сына-подростка Максима (Евгений Шоров): читай больше, становись личностью и т. д. К его заветам сложно не присоединиться, но вдруг понимаешь, что речь — это сплошное насилие, и отец совсем не замечает сидящего напротив понурого паренька, а просто выплескивает свой страх и обиду. В следующий раз сын выйдет на сцену с рюкзаком — решил уйти из дома, раз отец не родной. И вдруг брутальный Слава начинает заискивать перед выросшим мальчиком, заглядывает ему в глаза, суетливо накрывает завтрак. В самом финале герой, уже отрешившийся от привычной жизни, спокойно сидит на стуле, равнодушно наблюдает за лихорадочно-радостными друзьями, якобы склонившимися над его телом, распростертым на больничной каталке. Режиссер не настаивает на разборе, не спорит с открытым финалом, отправляя вопрос в зрительный зал: где явь, а где иллюзия?
Лаборатория закончилась эскизом Георгия Цнобиладзе «Тойбеле и ее демон» по пьесе нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера. Главное в этом показе, где не все сложилось с интригой, перевоплощением, взаимоотношениями героев, техникой и погодой (шел дождь, взрывались лампы), — локация. Пьесу сыграли прямо на заднем дворе театра — и в декорацию из подбора, живописующую еврейскую улочку и дом, отлично вписались трубы, двери, пожарная лестница. Нагромождение предметов — кресел, столов, зеркал, искусственных клумб, мелькающий в окнах свет, тени в оконных проемах — все это придавало какой-то мистический, а заодно и сентиментальный, ностальгический окрас этой истории о не сложившейся любви.
Лаборатория традиционно закончилась зрительским голосованием — можно надеяться, что какой-то из эскизов станет спектаклем репертуара Армавирской драмы.