„Коль мысли черные к тебе придут — откупори шампанского бутылку иль перечти „Женитьбу Фигаро“”. Кирилл Серебренников и Евгений Миронов имели такое право, тут спору нет: „мыслей черных” в их предыдущей совместной работе, „Господах Головлевых” на Малой сцене МХТ, было достаточно. Четыре часа шел полный мучительных мелочей спектакль по Щедрину. Деревянные плахи дома Головлевых тонули во мраке, суглинке и снегах, в горьких думах о Родине.
А зритель думал: какое мощное действо! Кто ж эту муку вынесет? И почему нести должен?
„Фигаро” — спектакль-антипод „Головлевых”. Этакий Южный полюс: на нем тоже холодно.
Дом графа Альмавивы (Виталий Хаев) и Розины (Елена Морозова) обшит темными панелями. Обиход точно вышел из „Лесу” — из серебренниковского „Леса” в МХТ, где типажи и вещи 1970-1980-х точно и смешно легли на текст Островского. В Figaro повторение приема не удалось. Замок Агуас стоит на Рублевке. Накачанный, быстрый и грубоватый vip, его тоскующая, беспомощно-интеллигентная жена с обрывками стихов Пастернака и Ахматовой на устах, кипуче-энергичная домоправительница Марселина (Лия Ахеджакова) и скептический доктор (Авангард Леонтьев) живут здесь и сейчас. Так же, как и хваткий Фигаро-Миронов — сметливый, как ярославский половой 1978 года рождения. К свадьбе цирюльника и Сюзанны (Юлия Пересильд) шустро режут „оливье”, текст резко осовременен, лукавые реплики стали гэгами.
И зал смеется. Но четырехчасовая комедия переодеваний и недоразумений ничего, кажется, кроме переодеваний и недоразумений, на сцену не выносит.
Не первый эксперимент в этом роде. Так сиял роскошными костюмами от Павла Каплевича, шуршал атласом „Тартюф” Нины Чусовой в МХТ, бравурно-гламурная комедия решительно ни о чем.
Полосатые, леденцово-розовые с голубым камзолы и кринолины казались фантиками: развернешь, а там пустота.
К чести „Фигаро”: „сделать нам так же красиво” не пытались. Это не фантик от конфеты „Моцарт”. Скорее покушение с неподходящими средствами. На что?
Лишь когда Фигаро-Миронов говорит вновь и вновь о своей „природной легкости характера”, на сцене возникает некое напряжение. Странный поставлен эксперимент. Не над Бомарше, конечно. Над собою. Цветет огнями благополучная Москва, всюду распродажи, у банкоматов хвосты, на церковной Рождественской ярмарке народ интересуется в основном двумя прилавками: грибным и рыбным (но зато как пылко интересуется!). СМИ рапортуют о рекордном росте котировок, благодушие щедро разлито над столицей в пределах Третьего кольца.
И желание сделать легкий спектакль — жизнелюбивый, мажорный, шампанский, без „проклятых вопросов” „театр для людей” оно ведь понятно, это желание!
Но „природной легкости характера”, которой жив и цветет такой театр, у нас и близко нет. „Просто радоваться” в России не умеют. Ни солнцу, ни сытости.
Князь Мышкин, Глеб Нержин, Иудушка Головлев — Евгений Миронов умеет отключить в „Женитьбе Фигаро” свою природу, но не умеет изменить ее. И смех Серебренникова — как показал опыт — может быть яростным, тревожным, насквозь пропитанным „нашей жизнью” (как в спектакле „Лес”). Но не беззаботным, увы.
Когда русскому человеку более-менее хорошо — ему попросту скучно.
Это не достоинство, конечно. Вовсе не свидетельство нечеловеческих духовных высот! Просто диагноз: мы отлично выучены страдать и пророчить беды.
А старому мудрому совету: „Живите-ка, смеясь” — не умеем последовать.
И самый тяжелый труд для нашего театра — учиться легкости.