В связи с повальным увлечением сказками, каких только в российском культурном пространстве не появилось вариантов, на все вкусы и жанры: и кино по сказкам снимают, и выставки делают, и в театре их ставят. Видимо, жизнь все активнее уводит нас в сторону мифологии и дум о вечном. Вот и в Новом пространстве Театра Наций появился спектакль «И я там был. Сказки Афанасьева».

Известное собрание народных сказок, в 50-е годы 19 века записанных фольклористами со слов крестьян центральных губерний и опубликованных Александром Николаевичем Афанасьевым, является самым аутентичным, не подвергалось литературной обработке и редактуре.  Позже многие народные сказки были адаптированы для детей. Но в первоначальном своем виде, как считают исследователи, отражали магическую, природную картину мира простонародья, только не прямо, а через обратную, ненормативную, абсурдную с точки зрения бытовой логики перспективу.  Языком сказки говорили о страшном: о смерти, неизвестности, уязвимости, жути. Поэтому сказочный мир подлинных русских сказок, где царит обман и гибель,  мало напоминает романтический стиль авторских переложений. Взяв за основу сборники Афанасьева, театр решился представить знакомые всем с детства  сюжеты в их первозданном и не слишком оптимистическом виде.

Начинается спектакль «Теремком», а заканчивается «Колобком». Всего сказок  девять, и если есть в их сочетании внутренняя логика, то она не слишком бросается в глаза: все они, в сущности, про постоянную угрозу насилия в жизни, балансирующей на грани смерти. Всегда проигрывая смерти, жизнь обнаруживает собственный абсурд. Судите сами: вот звери набиваются в теремок, их все больше и больше, и это вовсе не знакомые уютные мышка-норушка, да лягушка-поскакушка, а ныне экзотические вошь-поползуха, да блоха-попрядуха, да муха-горюха. Все эти мелкие и покрупнее твари прибывают и прибывают, набиваются в теремок, пока не появляется медведь «тяпыш-ляпыш, всем подгнётыш» – и шарах лапой по терему! За что, почему? А потому что может.

Или вот пошла свинья в Питер богу молиться. Зачем в Питер, почему свинья, какому богу?! Нет ответа. Но привязались к ней в попутчики волк, лиса, заяц и белка, да по дороге упали в глубокую яму. Сидят, голодают, а потом по очереди съедают друг друга. Осталась в живых  одна лиса – всех перехитрила, но что с ней потом в этой яме сталось? Может так и сидит одна, свои кишочки ест.

Почему-то более-менее благополучно кончаются только сказки про сестрицу Аленушку с братцем, возможно, кровная связь казалась народу самой надежной? В одной из них братец, правда, из копытца напился и стал козельчиком, козликом на местном наречии. Сестрицу его барин замуж взял, но слуги Аленушку невзлюбили и тайно в реке утопили. На ее место другая села, барин подмены не почувствовал. А козельчика хотели зарезать, да он на реку отпросился и стал там с сестрицей плакать: «Аленушка, сестричушка, тебе тошно, а мне тошней твоего; меня, козла, хотят резать, ножи точат булатные, котлы кипят немецкие, огни горят всё жаркие!» В общем, кому тошней, так и не договорились, барин «узнал обо всем, всех пересек, а которая на место ее сделалась, (ту) прогнал; а с этой начал жить-поживать по-прежнему, и козельчику стало ХОРОШО». А что тут хорошего? Козлом остался?

Вот как такое мрачное и странное играть? Взялся за это Арсений Мещереков, молодой, но уже очень активно и много ставящий режиссер. Сначала Мещереков учился в Московской школе нового кино у Артура Аристакисяна, кинорежиссера, который умеет видеть эстетическое в натурализме, исследуя боль и  разрушение. Потом изучал театральную режиссуру с Андреем Могучим, заразившим своих студентов тягой к яркой визуальности, гротескности. Мещеряков уже нашел собственный набор приемов, использованный им и в других постановках: «утрированные образы, измененная речь, инфернальная пластика». Никаких отвлекающих декораций, лишь стены-экраны, их заливает то белым, то зеленым или красным цветом – эффектная работа художника по свету Евгения Киуру.  Декоративные костюмы Анны Гориной явно отсылают к манере Боба Уилсона, чьи «Сказки Пушкина» идут на большой сцене театра. Отдельные детали: галстуки, шапки, пояса, картонные носы – укрупнены, гиперболизированы, выделены локальными яркими красками. Происходит визуализация постановочного решения, когда для каждого персонажа выбирается главный гротескный прием.  Получается подобие кукольного представления, вроде ярмарочного «Петрушки», только очень печального.

Спектакль выпекался довольно долго, методом отбора самых походящих сюжетов, поисков состояния, ритма, пластики. Изначально премьера планировалась еще весной, но созрела только к зиме. Семеро артистов: Иван Злобин, Арсений Касперович, Илья Барабанов, София Петрова, Маргарита Якимова, Григорий Артёменко и Анна Галинова, – исполняют все роли, от Лихо до Колобка, от Козельчика до Щуки зубастой.  Концертность, заложенная в наборе номеров-выступлений, не нуждается в сюжетном и смысловом единстве, но выводит вперед наиболее ударные и яркие моменты. Например, сказка про сватовство цапли и журавля сделана почти совершенно, хотя в ней вообще нет никакого содержательного развития. Но из-за точно найденного рисунка каждого персонажа, ритмики, построенной на интонациях и паузах, рождается увлекательный образ, смысл которого невозможно передать словами. А завершающая спектакль сказка, несмотря на остроумное решение костюма Колобка, на голове которого красуется круглый, цыплячьего цвета космический шлем, увы, не получает внятного воплощения, как будто утопая в толпе многочисленных участников. При всей яркости и изобретательности составляющих спектакля, не каждой сцене хватает оригинальных трюков, той неожиданности, что раскрывает действие по-новому. Ощущение монотонности складывается и из единой меланхолической интонации всего действия.

Страшные сказки Афанасьева уже ставили в Москве двадцать лет назад, тогда их разыгрывали студенты-сценографы из ГИТИСа, мастерской Дмитрия Крымова. В «Недосказках» слов не было совсем, а жуть рождалась из пластической и музыкальной форм, пугали телесные превращения и антропоморфность неживой материи. Кроме материала, в этих двух версиях мало общего, сегодняшний спектакль менее нутряной, в нем меньше глубины и намного больше электронного звучания, холодноватой цифровой гладкости. Но зрители на нем тоже много смеются, радуясь узнаванию знакомого в абсурде сюжета. Магическое сказочное воздействие просачивается и сегодня.