У этого громкого, уже на стадии репетиций, проекта Театра наций наряду с массой априорных поклонников имелись, конечно, и злобные недоброжелатели. Вот, дескать, позвали латыша на Шукшина. Евростандарт, итить его за ногу!.. В Сростки всем гуртом, понимаешь, отправились, вместо того чтобы ремонт собственного здания до ума доводить

И надо сказать, приблизительно первая треть почти 3,5-часового представления, премьера которого прошла в рамках фестиваля NET, льет воду на их мельницу. Нет, на сцене все очень мило, талантливо, даже празднично: яркие цветастые платья, смачное лузганье семечек со сплевыванием кожуры прямо на свежий планшет (в русском театре на это вроде как испокон веку было табу, о чем варягу Херманису, должно быть, неведомо!), мягкая имитация простонародной речи у „комментаторов”, хлопотание лицом у „действующих лиц”. Перед нами неторопливо — даже слишком — разворачивается этакое непритязательное полупрочтение-полуисполнение прозаического текста, вошедшее в современный сценический обиход с легкой руки режиссера Марины Брусникиной.

А потом, товарищи дорогие, где же обещанные звезды? Эта практически неразличимая поначалу среди условного деревенского „хора”, намертво слившаяся с ним деваха — это что, неподражаемая Чулпан Хаматова?!
А это тело, лежащее на длинной скамье лицом к заднику и старательно, при этом смешно, конечно, имитирующее беззубое стариковское шамканье, — выходит, блистательный Евгений Миронов?!! После своеобразного вступления, все становится на свои места. Примы выдвигаются на первый план и, к восторгу зала, разыгрывают пару уморительных семейных сценок, не скупясь на шарж и гротеск. Все это — трудно отогнать от себя предательские поползновения мысли — достойно, наверное, легендарных мхатовских „отрывов” в „Летучей мыши”. Но чего, в таком случае, ради было тащиться в Сростки и дорогое во всех смыслах время терять? Ах вот оно, понятно зачем: каждый из десяти рассказов разыгрывается на фоне больших сменных „бигбордов” с портретами нынешних шукшинских земляков, в большинстве случаев являющих собой колоритнейшие прототипы действующих персонажей. Фотографии выполнены художницей Моникой Пормале первоклассно, однако сценический „контекст”, наложенный на беззащитное позирование сросткинцев перед камерой, наверняка вынудит особо бдительных к проявлению русофобии зрителей принять охотничью стойку.

Понемногу создается устойчивое впечатление, что из классической некрасовской оппозиции „ты и убогая, ты и обильная” создатели спектакля взяли только первую часть, расслышав в шукшинском слове „чудики” лишь ироническую, даже злую усмешку. И в своем Броньке Пупкове из знаменитого „Миль пардон, мадам” худрук Театра наций делает упор на перманентном „Прошу плеснуть!”, оставляя за кадром и испепеляющую жажду подвига, и безудержную фантазию, перешедшую в явь, и, наконец, мощный антивоенный пафос. Когда наблюдаешь за филигранным мироновским „номером”, на память приходит истинно трагикомический Бронька Евгения Лебедева или Виктора Авилова. И тут вроде бы наступает самое время слегка приуныть, если бы…

Если бы уже в следующем рассказе, „Игнаха приехал”, вдруг не разлилась полноводным потоком, не окутала плотным облаком подмостки невыразимая, точнее, трудновыразимая нежность. А в химическом составе спектакля вдруг не обнаружились бы и шукшинская светлая грусть, и его несентиментальная теплота, и поэтичность, и трепетность. А вдобавок гоголевская тема „маленького человека” и выявленная Тютчевым извечная наша вневременная „особенная стать”.

На этих мягких полутонах, моментально взятых на диво подвижным исполнительским октетом, а не одними только первыми скрипками, и завершилось первое действие. А во втором на нас буквально обрушиваются пять могучих аккордов форте, пять мощных ударов в виде мастерски подобранных, подогнанных одна к другой историй. Они повествуют о странностях любви по-русски и о свойствах расейской страсти; об особенностях национальной философии, духовности, иррациональности, которые Шукшин умел так мастерски подметить. При этом не скажешь, что характер действия как-то радикально поменялся: комиковать продолжают — мало не покажется. Чего стоит одна только незабываемая фигура „сельского Сократа” Глеба Капустина: Миронов играет героя рассказа „Срезал” в одеждах такого объема, что рискнет надеть на себя далеко не каждый уважающий себя мастер детских утренников. И как он элегантен в них, какие антраша выделывает, насколько гадок этот самый Глеб Капустин (глаз не отвести!) и насколько победительно жалок.

Видно, как ликует в спектакле актерская природа, как поет душа. При этом Миронов с Хаматовой, феерически перевоплощаясь во все новых и новых „чудиков”, ухитряются не забывать ни о сквозном действии, ни об остранении, которое — понятно почему — было так важно для Херманиса.

И в качестве специального бонуса в самом финале дружно и слаженно растянутся в руках артистов меха восьми гармоник, выдающих на бурных аплодисментах зажигательный наигрыш. Срезают наповал! Все счастливы! Жизнь удалась! Становится ясно, что мы имеем дело с подлинно демократическим, вослед Шукшину, произведением; со спектаклем, который привлечет все без исключения зрительские категории. С коммерческим, в позитивном звучании этого слова, продуктом.

Можно определенно сказать, что перед нами спектакль высочайшего класса, которым трудно, хотя бы втайне, не восторгаться.