Продолжить нельзя забыть
Модель лаборатории проста. Театр-участник получает несколько десятков современных пьес. Руководство отбирает три-четыре пьесы и делает распределение по ролям. Театр Наций и куратор программы Олег Лоевский предоставляют театру молодых режиссеров и педагогов по сценречи и пластике. После этого „в режиме бури и натиска” идет репетиционный процесс. За несколько дней (вся программа идет не больше недели) режиссеры с актерами должны не только поверить друг другу, но и создать эскиз спектакля, который можно показать на публике. Единственное допущение — актеры могут подглядывать в текст. Впрочем, многие из них своим правом не воспользовались. Публике здесь отводится роль римских патрициев, которые простым голосованием с помощью большого пальца решали судьбу гладиатора. Зрителям выдают три бумажки: „Продолжить работу”, „Оставить все как есть” и „Забыть как кошмарный сон”. И предоставляют право высказаться сразу после спектакля — глаза в глаза. Выяснив, таким образом, глас народа, руководство театра решает, какие спектакли останутся в репертуаре, и начинает искать средства для приглашения режиссера на доработку спектакля, выплату авторских гонораров драматургу и постановочные расходы.

Впрочем, уверяет Олег Лоевский, существует масса возможностей получить гранты от Министерства культуры, у которого есть программы по поддержке молодых драматургов и режиссеров. Было бы желание — главная движущая сила и главный дефицит. „КПД” этих лабораторий иногда доходит до ста процентов — все эскизы доживают до премьеры.

Старший брат Москвы
Город Елец впервые упомянут в Никоновской летописи раньше Москвы (а значит, строиться начал раньше 1146 года). Тихий старший брат столицы „лежал… на той роковой черте, за которой… простирались земли дикие, незнаемые”, и был среди тех, что первыми „вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч… первыми давали знать Москве о грядущей беде и первыми ложились костьми за нее”. Иван Бунин, написавший эти строки, учился в елецкой гимназии, а теперь его имя носит местный университет. Чуть позже Бунина здесь учился другой знаменитый ельчанин — Михаил Пришвин, а одним из его учителей был Василий Розанов, называвший Елец своей „нравственной” родиной. Во дворе собственного дома покоится композитор и председатель Союза композиторов Тихон Хренников, завещавший похоронить его в городе, где он чувствовал только любовь.

Дух русской провинциальной старины с одно- и двухэтажными домиками (местные застройщики строят дома, не выбиваясь из общего ансамбля, — москвичам бы поучиться), с многочисленными храмами и монастырями (советская власть взрывала их, но 13 из 33 все же уцелели) сохранился в Ельце настолько, что сюда едут снимать „русский дух”. Здесь снималась „Жила-была одна баба” Андрея Смирнова. Правда, на экранах кинотеатров ельчане, снимавшиеся в массовке, себя не видят, на афишах — бесконечные „Звездные войны”, ставка на проверенный успех. Такой же „безопасной” выглядит и театральная афиша — в основном комедии и детские спектакли. Плюс вынужденная „закрытость” местного театра „Бенефис”, связанная с размерами маленького уютного зала (соседям невыгодно здесь играть из-за количества мест — гастроли не окупаются), создают для местных актеров замкнутый круг. Так что в эксперимент Театра Наций они кинулись как Аксинья Островского в омут с головой. К концу этой безумной недели, пересмотрев спектакли друг друга, они точно заново открыли и своих коллег, и себя самих. И, казалось, для них не было ничего страшнее, чем похоронить уже родившиеся спектакли.

Здание Народного дома, где сейчас обитает Елецкий драматический театр „Бенефис”, как раз в этом году отмечает столетие. Нина Заречная, приехавшая сюда третьим классом с образованными купцами, играла не здесь, а, скорее, в здании театра на Манежной улице, которое спалили красноармейцы, отогревавшиеся в нем в 1919 году. Так что несколько лет в Ельце было аж два театра. Здесь начиналась артистическая карьера Прова Садовского, играли Михаил Щепкин, Мария Ермолова, Галина Федотова, Федор Шаляпин и Сара Бернар. Иван Москвин и Василий Качалов читали здесь „На дне”.

А бывало — и не одного. Так, в 1948-м театр, продержавшийся даже во время войны (не играл только несколько дней фашистской оккупации и пару месяцев, пока здесь располагался госпиталь), был закрыт росчерком чиновничьего пера — холмистый Елец оказался менее удобным, чем равнинный Липецк, для строительства завода-гиганта и стал „неперспективным”. Труппу перебросили в город Дзержинск. В самом начале 1990-х, вопреки всеобщему развалу (все-таки купеческую тягу к основательности так просто не выбьешь), руководство города стало искать возможность открыть в Ельце театр. Выбор пал на русскую труппу из Алма-Аты, которая, в свою очередь, спасалась от антирусских настроений на родине. Так в 1993 году в Ельце появился свой „Бенефис”. Как говорится, не было бы счастья…

Панды, наркоманы, соискатели и Бродский
Для работы выбрали четыре пьесы — „Бесконечный апрель” Ярославы Пулинович (режиссер Павел Зобнин), „Пять — двадцать пять” Данилы Привалова (Радион Букаев), „История медведей панда, рассказанная одним саксофонистом, у которого имеется подружка во Франкфурте” румынского француза Матея Вишника (Валерия Суркова) и уже известную в Москве благодаря тому же Театру Наций пьесу испанца Жорди Гальсерана „Метод Грёнхольма” (Георгий Цнобиладзе).

Все четыре без труда собрали зал, и обсуждения после эскизов превращались в отдельные спектакли. XX век сквозь призму истории старой петербургской квартиры, история любви наркоманов-самоубийц (особенно ратовали за этот спектакль мамы взрослеющих подростков), девять дней прощания души с телом и жесткое, как Страшный суд, и закрученное, как детектив, собеседование перед приемом на работу — эти темы живо взволновали ельчан, истосковавшихся по „новому слову”. Оформление спектаклей, естественно, создавалось из подбора, но ради „Панды” местный цех расстарался и сшил огромную (абсолютно правильную по форме) голову панды для нескольких секунд финала. Кстати, эта пьеса — алгоритм привыкания к смерти, постепенного отказа от всего земного (от беготни за успехом до собственной телесности) — стала едва ли не хитом лаборатории. Так, в одном театре девять ночей поделили между собой четыре разных режиссера, и получился замечательно слаженный спектакль, в котором нашлось место и гомерическому хохоту, и лирике, и трагизму, и смирению.

„Бесконечный апрель” Ярославы Пулинович — лучшая пьеса из этой четверки (и как следствие — лучший эскиз) родилась из проекта Андрея Могучего, который собрал несколько драматургов и режиссеров, разбил их на пары, поселил в старой расселенной квартире на Петроградской стороне и предложил сочинить блиц-спектакли, связанные с квартирой (проект „Место действия в поисках автора”). Ученица Николая Коляды из Омска, которой недавно перевалило за двадцать, Пулинович сложила поэму распада уникальной петербургской среды. Подселение рабочих в квартиры интеллигенции, животный страх признаться в былом наличии кухарки, советские мезальянсы, спасенный малыш в блокадном Ленинграде, который вполне мог быть Бродским… и стремительная деградация дальнейших поколений людей, рожденных в тех мезальянсах из уплотненных, подселенных, полных тайн и неяркого света петербургских старых квартир. Все это написано и воссоздано с бережной точностью. Режиссер Павел Зобнин решил играть свой эскиз в репетиционном зале, где свет бьет в окна, как в Петербурге. „Декорациями” послужил весь хлам, найденный в театре, — куклы, чемоданы, санки, свистульки, кусок кровати… „Да мы как будто и не репетировали, только реквизит собирали”, — смеялись актеры. Удивительный диагноз, поставленный по ходу, — пьесу совсем молодой писательницы на „ура” восприняло старшее поколение, а молодежь обиделась за самую молодую героиню (которой и ее ровесница-драматург тоже отказывает в симпатии) — внучку главного героя, которая родства не помнит, путает Достоевского с Бродским, задумывает сейшн в антураже блокады… но даже таким уродливым образом тянется к своим корням.

Лаборатория Театра Наций с легкостью собрала полные залы и по-хорошему растревожила души всем. Актерам всех возрастов вернула ощущение студенческой молодости, максимальной творческой загруженности — своих гостей они провожали буквально со слезами. Зрителям (пока еще приученным к литературоцентричному театру) подарила новые сюжеты и темы. И в очередной раз доказала, что и по тому, и по другому существует ненасытный голод.