"Три дня в аду" в Театре наций

В Театре наций при поддержке Фонда Михаила Прохорова и Сбербанка вышел спектакль Дмитрия Волкострелова по пьесе Павла Пряжко "Три дня в аду". То, что новый театр получил доступ на академические сцены, порадовало АЛЛУ ШЕНДЕРОВУ.

Выпускник курса Льва Додина в ЛГИТМиКе, основатель питерского театра Post, всем пьесам на свете предпочитающий новую драму, Дмитрий Волкострелов упорно расшатывает представления о том, что такое театр, а что — нет. Новый театр обычно начинается с новых текстов — главным драматургом для Волкострелова стал минчанин Павел Пряжко. Его пьесы могут состоять из двух фраз (таков поставленный Волкостреловым в "Театре.doc" "Солдат") или из 535 слайдов с подписями ("Я свободен", театр Post). Или вообще, как в пьесе "Три дня в аду", не содержать диалогов, а только несколько переходящих один в другой внутренних монологов. И все же эти тексты предназначены для театра. 

Еще недавно путь Дмитрия Волкострелова от подвальных площадок до какой-нибудь академической сцены занял бы лет десять — за это время новатор имел все шансы превратиться в свою противоположность. Но что-то все же меняется в нашем театре: прошлой весной Волкострелов и его соавтор, художник Ксения Перетрухина, получили спецприз "Золотой маски", в конкурсе которой участвовал уже названный "Солдат" и "Злая девушка" — еще один текст Пряжко, поставленный в питерском ТЮЗе. И то и другое провоцировало зрителей на крайние реакции — от криков "Это не театр!" до восторженных аплодисментов. И вот этого тихого, улыбчивого радикала, называющего свои спектакли "тотальной театральной инсталляцией", позвал к себе Театр наций. 

Ксения Перетрухина вписала в пространство Малой сцены три большие брезентовые палатки. На дощатом полу — стулья для зрителей. Перед лавками — узкое игровое пространство с приметами нищенского быта: в одной палатке — железная кровать с засаленными подушками, газовая плита с парой щербатых кастрюль, в другой — стол с запасом круп и чайными стаканами, в третьей — старая стиральная машина. Рассмотреть все это зритель может уже после спектакля: во время действия каждому достается своя палатка, и можно только гадать, что происходит в соседних. 

Между палатками снуют два помятых человека. Тот, что старше (Александр Усердин), приподымает крышку с кастрюли, созерцает содержимое, а потом, словно расстроившись, уходит. Другой (Павел Чинарев) валится на кровать, вперив бессмысленный взгляд поверх зрительских голов, а то присаживается на табурет, разглядывая поношенные кроссовки. "Его черные ботинки были модными два года назад. Волосы цвета старой соломы коротко стрижены, красная шея торчит из черной куртки..." — так описывает автор своего героя-гопника Диму. Огромный монолог ведется от его лица, хотя Пряжко запросто вплетает в него свои ремарки или даже монологи других героев, например Диминого брата или случайно встреченной им в автобусе девушки. Хотя, скорее всего, их слова возникают в сознании Димы: и непечатный рассказ брата, который на днях чуть не подрался с милиционером, и размышления девушки о том, сколько и за что ей надо платить. Изнурительные бытовые подсчеты вообще составляют добрую треть текста — к ним сводится любая мысль Димы, три дня из жизни которого воспроизводит спектакль. 

Как подорожали молоко и хлеб, что сказал врач, увидев его семилетнего сына, который никогда не пробовал йогурт, и почему именно его, Диму, забирают в оставшийся в Белоруссии с советских времен ЛТП — разве он настоящий алкоголик?! Монотонные, как дождь (он вскоре начнет стучать по палаткам), но такие точные, наделенные особым ритмом потоки слов произносятся не вживую, а звучат в фонограмме. Режиссер не без гордости заявляет, что в записи принимали участие больше 20 актеров — от Лизы Боярской до Игоря Гордина. Текст и впрямь записан мастерски — вроде бы впроброс, но картины бытового ада накрепко оседают в памяти. Двое же реальных исполнителей расхаживают по палаткам молча, не вступая в контакт — ни друг с другом, ни со зрителем. Утлому пространству, брезентовым стенам и повторяющимся действиям актеров противопоставлено натянутое за их спинами белое полотно — оно то и дело меняет цвет, открывая целую вселенную, которую они не замечают, бродя в своем палаточном аду. Вот так же и автор пьесы иногда останавливает ровное течение текста, задавая героям один и тот же вопрос: "Что такое квантовые нелокальные корреляции?" Из четырех вариантов ответа все они, не задумываясь, выбирают последний: "Порча клубней картофеля вследствие глобального загрязнения окружающей среды". 

Да и сам этот необычный спектакль становится викториной для зрителя. Выберет ли он привычные "клубни картофеля" (то есть станет возмущаться — мол, это не спектакль, актеры не играют) или выберется из тесных, унылых, как палатка ЛТП, представлений о театре, покажет время. Но одно уже ясно: молодая режиссура из этой палатки выбралась — и обратно ее не загонишь.