В рубрике «Белый лист» Posta-Magazine рассказывает о людях разных профессий и занятий, способных превращать свои идеи в актуальные проекты, заряжать энергией окружающих и не бояться писать новые истории с чистого листа.

11–13 мая в Театре наций в рамках Открытого фестиваля «Черешневый лес» состоится премьера мюзикла «Цирк» в постановке Максима Диденко, с которым мы поговорили о новом спектакле, идеальном мире, ностальгии по прошлому и театре как особом виде цивилизации.

«Цирк» представляет собой сценическую версию одноименного фильма Григория Александрова 1936 года с Любовью Орловой в главной роли. Ее героиню, циркачку Марион Диксон, исполнит Ингеборга Дапкунайте, которая играет в другой громкой постановке Максима Диденко на сцене Театра наций — спектакле «Идиот», решенном в жанре черной клоунады.

Режиссер и хореограф Максим Диденко живет между Санкт-Петербургом и Москвой, недавно вернулся из Праги, где в подземном кинотеатре поставил «Процесс» по роману Кафки. В последние несколько лет его спектакли — в числе самых заметных и обсуждаемых театральных событий сезона: «Шинель. Балет» в Петербурге, «Хармс. Мыр» и «Пастернак. Сестра моя — жизнь» на сцене «Гоголь-центра», а также «Конармия» в Центре имени Мейерхольда и «Чапаев и Пустота» в театре «Практика», поставленные с артистами «Мастерской Дмитрия Брусникина». Существуя на стыке танца, пластического театра и клоунады, традиционным пьесам в качестве литературной основы он предпочитает тексты, изначально для сцены не предназначенные. Неизменно зрелищные, его спектакли многослойны, метафоричны, густо населены образами и смыслами, за которыми на его постановки и идет публика.

О «Цирке» на сцене и ностальгии по советскому прошлому

Идее поставить спектакль по мотивам «Цирка» уже много лет. В какой-то момент жизни я заинтересовался деятельностью Сергея Эйзенштейна, вообще его теорией кино. Он начинал с театра, монтажа аттракционов, и это перетекание театральных идей в кино мне показалось любопытным. А фильм Григория Александрова объединяет три близких мне языка: театр, кино, цирк, поэтому мне так интересно сделать спектакль по его мотивам. Я много кому предлагал эту идею, в том числе Полунину, когда тот еще руководил цирком на Фонтанке, в котором, собственно, частично и проходили съемки фильма. Было бы здорово сделать «Цирк» в цирке, но не сложилось. А вот Евгений Витальевич (Миронов, художественный руководитель Театра наций. — Прим. ред.) клюнул, правда, не с первого раза. Когда два года назад я предложил ему «Идиота», в числе других рабочих названий был и «Цирк», но тогда он не решился.

«Цирк» — это культовое кино, которое отпечаталось на подкорке каждого советского человека как некий идеальный образ Советского Союза. А сегодня многие в России испытывают ностальгию по тому идеальному миру — солнечному, парадному и могущественному. Мне кажется, в рамках официального дискурса советский мир был чрезвычайно простым, с четким разделением на очевидно плохое и хорошее, с которым, наверное, легче жить. Сегодня же больше вариативности в обсуждениях, зачастую человеку приходится самому думать и решать, что считать плохим, что хорошим, но в каждом случае это неочевидно, потому что мир не черно-белый, в нем много нюансов. Отсюда стремление в этот упрощенный мир, в детство, где за нас принимают решения, где мы всегда под защитой и не несем никакой ответственности. Мне кажется, как народ мы еще не повзрослели, такие дети-переростки.

О своем театре

Свой театр я никак не определяю, но начинал я с театра, который сфокусирован на теле, и телесность имеет для меня колоссальное значение, так же как и визуальный театр. Но он все равно литературоцентричен, ориентирован на первоисточник. В случае с «Цирком» основой послужил сценарий Ильфа и Петрова, диалоги к которому писал Бабель.

Меня привлекает разнообразный материал, от классики до современной литературы, но мне неинтересно работать с драматургией — текстами, предназначенными для проговаривания. Мне кажется, это сильно сужает вариативность внутри спектакля. Так или иначе, в России я всегда ставлю русские тексты. На мой взгляд, тот тип мышления, который формируется языком, определяет восприятие даже на внетекстовом уровне.

Сам я как зритель редко бываю в театре, так что какой-то панорамы представить не могу. Хожу на все спектакли «Гоголь-центра», время от времени в электротеатр, иногда в Театр наций, редковато в ЦИМ, в «Практику», вот в Большом был пару раз. Все, пожалуй. Больше никуда не хожу.

О своем актере и брусникинцах

Человеческий контакт с актером гораздо важнее, чем какие-то заранее сформированные представления о том, какой актер тебе нужен. Танцевать и хорошо двигаться может любой артист. Мне скорее важно, чтобы человек был внутренне подвижен, настроен на эксперимент, готов услышать то, о чем я хочу его попросить, — некоторые люди сразу воспринимают что-то в штыки, и понятно, что никакой работы с ними быть не может.

С брусникинцами все начиналось с пары мастер-классов на курсе, которые мне предложил провести Юра Квятковский, когда мы с ним впервые встретились в Питере. Я приехал, всем — и ребятам, и Дмитрию Владимировичу (Брусникину. — Прим. ред.) — понравилось, мы как-то сразу почувствовали перспективность наших взаимоотношений. Тогда Юра позвал меня вместе поставить спектакль «Второе видение», мы его сделали, и получилось достаточно любопытно. Потом Дмитрий Владимирович предложил поставить еще что-то — а я давно хотел сделать что-то с «Конармией» Бабеля... Одним словом, так все и пошло.

О творческом процессе

По сути, всякая человеческая деятельность как повторение одних и тех же операций представляет собой ритуал, но в театре ритуальность имеет еще большее значение. Для меня как для режиссера главный ритуал, конечно, репетиции, в процессе которых и создается спектакль. Начинается все с разминки. Она может быть разной — йога, танец. Обычно я провожу какие-то тренинги, связанные с соединением психоэмоциональных вещей с физическими. Если же разминку ведет хореограф, то он использует свои техники.

Когда приступаю к новому спектаклю, зачастую у меня нет отчетливой картинки, это скорее предощущение, которое я стараюсь не материализовывать до встречи с артистами, потому что мне важно отталкиваться от реальных людей. Все-таки я всегда сочиняю с актерами, мне нужно их видеть, ощущать их энергию, чтобы начать формулировать.

Театр — это среда, в которой я вырос. Мои бабушка, дедушка, дядя — театральные режиссеры, так что вариантов с выбором профессии у меня было не много. Первый раз я вышел на сцену в пять лет в роли 1985 года — играл Новый год.

В принципе, театр дает мне все. Пожалуй, для меня это вообще весь мир. Вне его мне, наверное, было бы очень тяжело. Возможно, в этом моя слабость. Театр — это ведь еще и свой круг ценностей, понятий, определенная иерархия. Так, сцена — это если не святое пространство, то, во всяком случае, нечто, к чему мы относимся с высочайшим пиететом. А спектакль — это что-то сакральное. Есть театральная этика, придуманная еще Станиславским. Есть цеховая солидарность — пусть и с бесконечными склоками, но она есть. Преемственность «учитель — ученик». История. Традиции. Все понимают, что у дерева, на котором мы все растем, есть корни, молодая поросль и старые ветки. Поэтому, когда входит Олег Павлович (Табаков. — Прим. ред.), все в зале встают и хлопают вне зависимости от своего отношения к нему. Театр — это особый вид цивилизации, принадлежностью к которой я очень дорожу.