Обаятельный, забавный человек с неактерской внешностью, умеющий, застенчиво поправляя очки и неловко пожимая плечами, коснуться сокровенного, уже давно пленил всех. Его теперь уже прославленная интонация — запинающаяся, доверительно-автобиографическая — стала стилем, даже жанром, для которого критики, изощряясь, сочиняют определения.

Ни один поклонник Евгения Гришковца, пришедший на „Осаду”, обманутым себя не почувствует, хотя на сцену сам человек-театр поднимается не каждый раз. Впрочем, впервые встречаться с его творчеством, мне кажется, лучше не здесь.
Снова, как в легендарной „Собаке” и в главном, на мой взгляд, спектакле Гришковца „Дредноуты”, темой стала война и люди войны. И снова эта тема взята в нежном человечно-ностальгически-романтическом ключе. Но, в отличие от прославивших Гришковца спектаклей-монологов, разложена на несколько голосов и даже озвучена небольшим живым оркестриком.
Главное ощущение от спектакля, высказанное одним из его героев: „Кажется, я эту историю уже где-то слышал”. Причем, ни о каком плагиате речи нет, просто герои рассуждают о событиях, в которых минимально эрудированный зритель быстро признает самые известные древнегреческие мифы. То возникает некий парень по прозвищу Бубнило, который, перегородив реку, быстренько почистил конюшни какому-то деду. То вспоминается другой крендель, в качестве хобби ежедневно катавший в гору огромный булыжник, неизменно скатывавшийся на полдороге. Ближе к финалу выясняется, что один из персонажей, невзрачный мужичонка со всеми признаками рефлектирующего интеллигента (Александр Усов), совершенно неуязвим, за исключением пятки.
Изящная в своей необязательности драматургическая конструкция, вокальный вставки (на любителя, мне они показались излишними) и осторожный налет морализаторства под ироническим соусом: „Остановить военные действия гораздо мужественнее, чем продолжать бессмысленную войну”.
Попадаются в спектакле пронзительно трогательные моменты — „вот он, настоящий Гришковец”, вроде гибели Воина: богиня вложила ему в руки стрелу, он, удивленный, еще бормочет „а че, собстно?”, а друзья уже все поняли, стащили с голов вязаные шлемы и, грустно помолчав, ушли.
Но так восхищавшие в произведениях Гришковца щедрые россыпи откровений, упоительно вперемешку — шуточные, щемящие, локальные и общечеловеческие — куда-то пропали. Остались скупо отмеренные, тщательно дозированные на протяжении спектакля перлы. Будто нашлись в писательской записной книжке какие-то соображения, вот их автор и пристроил, чтобы даром не пропадали. А промежутки заполнил проверенными „ну”, „э”, „ты понимаешь”, и другими чертами „театра по Гришковцу”, а также обаятельной музыкой, примитивистскими декорациями и азартными актерами.
Вообще-то, часто несколько душевных моментов на спектакль бывает вполне достаточно, но от Гришковца всегда ждешь большего.