10 февраля на малой сцене Театра Наций состоялась премьера спектакля «Друзья» — новой постановки одноименной пьесы классика японской литературы Кобо Абэ. Режиссером выступил тоже японец — Мотои Миура, уже работавший ранее в России: над «Преступлением и наказанием» в БДТ. Разбираемся, каким получился спектакль, балансирующий между абстракцией и реальностью.

Пьеса Кобо Абэ начинается с того, что в квартиру усталого и заурядного молодого человека (Сергей Епишев/Олег Савцов) врывается многочисленное семейство незнакомцев: отец, мать, три дочери, два сына и бабушка. Ведут себя они очень вежливо и дружелюбно, но, ступив за порог, уходить почему-то не собираются — и деловито осматривают жилплощадь. Когда сбитый с толку безымянный герой попросит их удалиться, они и ухом не поведут: просто посмеются над «чудаком» и направятся на кухню, чтобы приготовить ужин. Полиция, которую хозяин квартиры догадается вызвать, тоже никакого «конкретного нарушения» не выявит, так что незнакомцы останутся ночевать, а это значит, что на следующий день их тем более прогнать не получится. В конце концов, странная семейка буквально поселится в квартире молодого человека и сумеет его полностью подчинить: раз прогнать их не вышло, придется привыкать к новой реальности; когда не можешь повлиять на мир, кажется, другого ничего и не остается. Страшно только, что, пока примиряешься с неприятными обстоятельствами (или «соседями»), сильно рискуешь: не заметишь, как в миг потеряешь всё, что тебе дорого.

Последние несколько лет истории о семьях, что проникают в чужой дом и хозяйничают там, непременно сравнивают с «Паразитами» Пон Джун Хо — очень уж понятный и красноречивый это пример. Есть соблазн провести параллель и с японской пьесой 1967 года: сюжетная канва схожа, «гости» так же сладко улыбаются хозяину квартиры, а он буквально называет их «паразитами». Однако глобально «Друзья», конечно, о другом: Пон Джун Хо выступал с социальной критикой, в то время как пьеса Кобо Абэ не совсем про устройство общества. Скорее — о взаимодействии с ним отдельно взятого человека, которого социум — исключительно, что называется, из добрых побуждений — делает еще более несвободным и одиноким.

Режиссер Мотои Миура к пьесе Абэ отнесся очень бережно: текст оставлен практически в неприкосновенности, а новые реплики если и появляются, то редко и исключительно дополняя оригинал. Другое дело — сценическое пространство, которое соответствует «Друзьям» по духу, но не в деталях. Если Абэ описывает всё заведомо очень вещественно, погружая в бытовую реальность так, что без труда можно представить эту абсурдную ситуацию в нашем мире, то Миура, наоборот, работает, скорее, с абстракцией, тем самым выводя историю на новый уровень. И декорации, и костюмы, и саунд-дизайн, и манеры героев — всё опрокинуто в условность, и поэтому акценты расставляются по-другому.

Сцена практически пустая: вместо обстановки маленькой необжитой квартирки — круглый деревянный помост под наклоном, на нем — только телефон на треножнике. На фоне — несколько рядов вырастающих друг за другом стенок, сверху — громкоговоритель, отбрасывающий странные тени и транслирующий нечленораздельные обрывки японского радио. Из-за стенок и возникает семейство — неспешно, как «бусинки» из песни, которую оно напевает. Изъясняются гости уж очень нереалистично: например, повторяют последний слог почти каждого сказанного слова — получается одновременно и эффект эха телефонного разговора, и передразнивание. Дополняют картину неожиданные костюмы: одето семейство, как голландцы XVI века. Точнее — как персонажи картин Питера Брейгеля: головной убор отца, например, точно такой же, как у предводителя слепых, что, разумеется, не случайно. Так, Миура смешивает разные культуры, эпохи, стилистики — и сразу же обескураживает даже тех, кто с пьесой знаком. Получается оригинально, хотя и немного «статично»: у Кобо Абэ хождение героев по кругу увеличивает абсурдность происходящего, а в спектакле они заперты в одной локации. Есть и прямолинейные пассы — вроде проецируемых на декорации слов, которые распадаются на буквы, как в «Матрице».

В этой атмосфере странности и отрешенности формируется, в первую очередь, история о тотальном одиночестве, которое сменяется настоящим безумием. Огромный город и правда населен только «чужими», с которыми потенциально опасна любая коммуникация: они повсюду и могут разрушить твой маленький мирок в два счета. Однако по ходу действия режиссерский взгляд на «друзей» будет меняться: например, они будут символом и повседневного недоверия («чужаком» может оказаться самый близкий человек), и тоталитарного вмешательства в частную жизнь. Так что звучащие в финале заголовки российских газет — стилистически очень выбивающийся, но, наверное, самый сильный эпизод спектакля — селят «друзей» из абстракции в нашу обыденную реальность. Прогноз погоды вообще прозвучит как приговор: если домой забрались незнакомые люди, то раньше можно было хотя бы сбежать на улицу. А у нас сейчас не скроешься: холодно. Говорят, -20, но ощущается-то и того хуже.