В середине первого действия (всего спектакль Эймунтаса Някрошюса идет четыре часа) Евгений Миронов в роли Калигулы на глазах у матери и отца кидает сверток, обозначающий их ребенка, в таз, и поджаривает его на свече. Мать рвется к Калигуле, но муж удерживает ее. „У тебя плохое настроение? — спрашивает Калигула отца с участием. — Не потому ли, что я убил твоего сына?”

В этот же день Юрий Сапрыкин прислал в „Афишу” колонку о терактах и эмоциональной тупости: „Представьте себе, завтра выяснится, что Путин ест на завтрак детей… Что за этим последует?.. Неделя-другая, и гражданское общество примется обсуждать более занимательные вопросы — а вот Медведев, он вместе с Путиным завтракает или отдельно?” Спектакль Някрошюса, как другие две премьеры — „Околоноля” Кирилла Серебренникова и „Принцесса Ивонна” Владимира Мирзоева, говорит о власти, но далеко выходит за ее пределы. Вот и в связи с „Калигулой” все делают вид, что лицо Миронова на афише ничуть не напоминает Путина, а потешная шиферная триумфальная арка с собачьей будкой — Москву. Негласный договор утверждает, что Эймунтас Някрошюс никогда не опустится до злобы дня, он исследует своим театральным инструментом ни много ни мало — метафизические аспекты бытия. Хорошо. Ведь если допустить, что „Калигула” хоть как-то соотносится с нами, то следует признать: Някрошюс говорит „Калигулой” о нашей бесконечной готовности с душевным пылом оправдывать любую тиранию. Режиссер упрощает свой сценический язык и словно бы уступает возможность наблюдать за Евгением Мироновым. А Миронов играет в соответствии с правилом „играя злого, ищи, в чем он добрый”: его Калигула — единственный человек, которого в этом спектакле жалко. Глобальные обобщения и темные, захватывающие метафоры в „Калигуле” сменились мелкой образностью. Так, примитивность патрициев символизирует мыло: из мыльной пены выходит Афродита в импровизированном спектакле Калигулы, а улика против заговорщика Керея оказывается куском мыла, который Калигула смыливает в момент (ему не нужны улики, чтобы наказать). Умершая до начала пьесы Друзилла у Някрошюса постоянно присутствует на сцене, вызывая у Калигулы приступы горя (ее играет молодая Елена Горина), а у нас — приливы сопереживания: Калигула абсолютно безжалостен, потому что абсолютно свободен, а абсолютно свободен, потому что все потерял. Постепенно вырисовывается захватывающий сюжет: как вместе с деспотизмом Калигулы умножается преданность ему у Геликона (Игорь Гордин), как поэт Сципион, у которого Калигула убил отца (пылкий Евгений Ткачук), обнаруживает в нем родную душу, как растет упоение борьбой с Калигулой у заговорщика Керея (Алексей Девотченко) и как меняется чувство Цезонии (мощная роль Марии Мироновой) от ревности к Друзилле к готовности беспрекословно служить и дальше — к материнскому всепрощению. Прежние спектакли Някрошюса были положены на музыку Латенаса, исполнявшего свои минималистические композиции не на инструментах, а прямиком на зрительских нервах. „Калигуле” аккомпанируют Вагнер и Брукнер, чьи патетические мелодии служат спектаклю котурнами. И правильно: дай нам к Миронову еще и Латенаса, мы так расчувствуемся, что того гляди назовем деспота жертвой.