В Театре наций состоялась премьера, которой можно гордиться: американец Роберт Уилсон, пожалуй, самый великий из ныне живущих режиссеров, поставил с нашими актерами спектакль «Сказки Пушкина», вызывающий приятную оторопь с первой до последней минуты и вобравший в себя стилевые черты самых разных жанров – оперы, балета, декламационного искусства, цирка, мюзикла, уличного театра и кабаре.

Худрук Театра наций Евгений Миронов мечтал о совместной работе с Уилсоном долгих восемь лет, но осуществить проект было непросто. Знаменитый, титулованный, востребованный во всем мире авангардист, иронично препарирующий тексты любого уровня сложности – от Гомера до Хармса, – славится не только суммой гонораров (которую предпочитает не озвучивать), но и запредельным педантизмом и перфекционизмом. Искренне считающий, что «хороший актер может управлять залом движением одного пальца», Уилсон готов выстраивать и шлифовать это волшебное движение месяцами. Премьере в Театре наций прочили провал, а с еще большей вероятностью – перенос на неопределенный срок. Актеры репетировали спектакль с августа 2014 года в Центре Роберта Уилсона «Уотермилл» под Нью-Йорком. И за это время въедливому американцу удалось выдавить из них всю систему Станиславского. Уилсон лишил артистов привычных средств выразительности (лица выбелены, как у клоунов, мимика гипертрофирована, пластика по-балетному заострена), зато на премьере мы получили идеально слаженный, живой и магнетичный ансамбль, переворачивающий душу едва заметным жестом или неожиданной сменой тона голоса.

«Слова для Боба похожи на гвозди в кухонном полу, когда темно и вы босиком», – сказал как-то об Уилсоне не менее харизматичный персонаж, певец и музыкант Том Уэйтс. И это правда: в «Сказках Пушкина» слова произносятся нараспев, а затем обрываются резким вскриком, всхлипом, взвизгом, переходят в немыслимую фиоритуру, отскакивают друг от друга, усиливаются многократным рефреном. Из пушкинских текстов – «Сказки о царе Салтане», «Сказки о рыбаке и рыбке», «Сказки о попе и работнике его Балде», «Сказки о Золотом петушке», «Медведихи» – Уилсон выбрал только самое интересное: отдельные эпизоды, лейтмотивы, фразы, акценты. И за счет этого достиг предельной концентрации действия: все два с половиной часа без антракта сидишь в легком столбняке, боясь отвести глаза от сцены. А в тот момент, когда впечатлений становится слишком много и возникает желание отползти, актеры высыпают на сцену, поют финальную песню – жесткий рэп «Брожу ли я вдоль улиц шумных», перемежающийся мелодичным битловским All You Need is Love, – и все мгновенно заканчивается – Уилсон с хирургической точностью отмеряет дозу эмоций.

Завораживает игра со светом (говорят, режиссер часами подбирает нужные оттенки), сценография (супрематическое дерево, на котором сидит Чеширский кот-Пушкин-рассказчик, асимметричные терема, крошечный кораблик в левом верхнем углу, парящий стог сена), костюмы (особенно эффектны «роковые» женские образы – врубелевская Царевна в лебединых перьях, Золотая рыбка в переливчатом облегающем платье а-ля Мерилин Монро, Шамаханская царица, будто перенесенная из спектаклей японских театров но и кабуки), оригинальный грим и парики (корона из волос на голове царя Салтана). Сказки плавно перетекают друг в друга без видимых зазоров, «упакованные» в четкий музыкальный фрейм (два первых ряда зрительного зала разобраны под оркестровую яму, и весь спектакль идет под живую музыку фрик-дуэта Coco Rosie).

Евгений Миронов в роли Рассказчика напоминает то Безумного Шляпника из бертоновской «Алисы», то изящного денди в онегинском стиле, то лицейского шалопая, то мудрого, всезнающего Автора. Роль старухи из «Сказки о рыбаке и рыбке» в исполнении Татьяны Щанкиной обретает философскую остроту и размах, молчаливая Медведиха Дарьи Мороз вносит в спектакль щемящую нотку, тут же стертую иронией Рассказчика, с виртуозной моцартовской легкостью тасующего карты своих историй.

В плане театральности Уилсон, безусловно, кудесник – то, как он плетет тончайшее словесное, музыкальное, визуальное кружево, вызывает восхищение. В каком-то смысле режиссерский гений оказывается близок пушкинскому: отточенность, простота и изящество формы, внимательное изучение источников, приводящее к постмодернистскому жонглированию аллюзиями, беззлобный юмор и очаровательное хулиганство, смелость рвать шаблоны и не следовать существующим образцам и как итог – создание собственной Солнечной системы – языка, способного генерировать новые смыслы.