Пятнадцать лет назад случилась встреча, которой в ту пору никто не заметил. Кроме, наверное, ее непосредственных участников — режиссера Анатолия Ледуховского и актрисы Елены Козельковой. Режиссер был молод и еретически талантлив, актриса знаменита и в значительной степени забыта. Он только начинал, но у него уже был свой театр и свои артисты, она служила в совсем другом театре — служила так давно, что он уже перестал быть своим. Он был готов принять в лоно своего театра всякого, кто в него поверит, она жаждала перемен и знала, что они произойдут. Можно предположить, что в Ледуховском Елену Козелькову привлекла дерзость и новизна — вкупе с точностью задач и конкретностью планов. Еще, можно предположить, ее - актрису театра „Современник” — привлекло в нем абсолютное отсутствие пафоса — за которым проницательно и безошибочно угадано ею было бескорыстие, честность и желание работать во имя Искусства. Никогда не декларируемое — но она угадала, ибо за долгие десятилетия собственного театрального сюжета научилась-таки различать настоящее и фальшивое. Она поняла главное: что непонятный, странный, „сомнительный” Ледуховский — настоящий.
Он предлагал ей роли — непривычные, шокирующие, словно бы поперек всей прожитой ею в театре жизни — всякий раз она отважно и вдохновенно вступала в еще неизведанную стихию.
В честь юбилейного дня рождения Елены Козельковой Театр наций дал спектакль Анатолия Ледуховского „Моя мать — Марлен Дитрих”. Исключительная вычерченность сценической площадки, та изысканная утонченность, что вообще присуща постановочному стилю Ледуховского, в этом спектакле особенно ослепительны. Геометрия сцены, звука, света — только невнимательному взгляду кажущаяся холодной и бесстрастной. Страсть, растворенная в воздухе, материализуется актрисой. Ее бесстрашием, ее магнетизмом, ее погружением в свою героиню — одновременно с отстранением от нее. Ее даром — играя „низкое”, давать ощутить высокое. Изумительный голос — в котором одновременно и мурлыканье домашней кошечки, и рык дикой пантеры, и загадка сфинкса. В финальной сцене за спиной актрисы — огромное зеркало, одно из тех тысяч зеркал, в которых за свою долгую и легендарную жизнь отразилась и отражалась ее героиня. В котором она однажды растворилась — чтобы годы спустя возродиться страстью и талантом иной актрисы. Козелькова не играет Марлен Дитрих — оттого, быть может, особенно убедительна. Грандиозный монолог —режиссура собственных похорон. Очаровательно непосредственный, по-настоящему увлеченный, подчас искренне озабоченный (ведь ее уже не будет — а „они”, что они могут без нее ) А как разговаривает она с Богом — ведь почти на равных Доходя до открытого ерничества, тональность — вдруг —сменяется: безыскусным драматизмом, боязнью смерти В клоунаде и в трагедии — равная мощь Последний кадр спектакля, в постепенно угасающем свете: Козелькова — Марлен на подиуме, перед ней микрофон, царственно-скульптурная поза, знаменитая шуба, знаменитое серебряное платье, знаменитые золотые волосы Мне почему-то в этот момент вспомнилось — вопреки хорошо известным фактам, что последние десять лет жизни, после перелома ноги, Марлен провела, не вставая с постели, — вспомнилось: „деревья умирают стоя”