Все происходящее в новом спектакле Художественного театра никак между собой не связано, кроме того, что придумал все это один человек.
Нет ничего удивительного в том, что Евгений Гришковец появился во МХАТе имени Чехова: не существует. Кажется, уже такого молодого драматурга и режиссера, который бы еще не прибился к компании, оккупировавшей малую и новую сцену театра в Камергерском. И вот модный монотеатр Гришковца — прославился он тем, что непринужденно и обаятельно рассказывает собственные тексты, — докатился до Художественного (или Художественный до него, кому как больше нравится). На этот раз автор на сцене не появился: в спектакле „Осада” он выступает как драматург и постановщик.
Тексты Гришковца всегда очень длинные и ни о чем. То есть намешано там много всего: „Осада”, например, — это импровизация на тему древнегреческих мифов, там есть и Сизиф, и Геракл, но спрятаны эти персонажи в монологи некоего ветерана о том, как, скажем, косноязычный солдат по прозвищу Бубнила перекрыл реку и помог деду, местному жителю, вычистить конюшни, где „было много всего негативного”. Или как солдаты на постое по пьянке вкатили на гору камень — и испортили жизнь деревенскому чудаку, который этот камень сам туда тащил. Поклонники Гришковца здесь заходятся от смеха — имеют право. Непоклонники откровенно скучают. Есть еще Икар — он время от времени деловито выходит, прилаживает крылья, становясь похожим на птеродактиля, пытается взлететь и падает. К счастью, молча. Есть три воина с мечами и в вязаных шлемах, которые ведут осаду города. Парень с сотовым телефоном, не знающий, как отделаться от болтливого ветерана. Музыканты. Богиня — солистка фольклорного ансамбля. Смешные облака, прикрепленные бельевыми прищепками. Все это никак между собой не связано, кроме того, что придумал все это один человек. Так что, если бы в середине постановки на сцену вышел Олег Табаков и встал на голову — а этот артист может все, — никто бы не удивился. Но, видно, автор не сумел его уговорить.
Чего в спектакле нет? Действия — этого у Гришковца и не бывает, театр у него такой. Нормального темпоритма — а куда торопиться? Сидят молодые актеры, импровизируют, речь узнаваемая, кажется, еще мгновение — и пойдет через слово „блин”, „типа”, „в натуре”. На мой взгляд, нет еще повода для полноценного спектакля, который ведь не скетч, не монолог или смешная сценка, а спектакль, — но это уже дело вкуса. Если нет пьесы и действия, то все условно: длякого-то автор — король в прекрасном костюме, а для кого-то он просто голый. И не слишком возбуждает.
Чего у МХАТа не отнимешь, так это актеров. Вот и в „Осаде” — из разрозненных и неравноценных эпизодов — возникают яркие типажи: ушибленный службой ветеран —Сергей Угрюмов,воин-начальник —Андрей Смоляков и воин-интеллигент — Александр Усов. Сцены, когда воины обращаются к жителям осажденного города с предложением сдаться, и впрямь смешные, разоблачающие извечную человеческую неспособность пойти на уступки. Фатальное непонимание того, что победа, добытая кровью, — это на самом деле поражение. Так безымянные воины в комическом обличье и вытягивают на своих плечах громоздкое, на живую нитку сшитое действо, о котором сам автор без ложной скромности сказал в программке так: „Те, кто придет посмотреть нашу Осаду увидят прекрасных, азартных актеров, изящную современную сценографию, послушают чудесную живую музыку”. Просто реклама ресторанного шоу какая-то.
У Гришковца немало поклонников, и их тоже надо понять. Нельзя в молодости не любить и не восхищаться — просто одни поколения входили в творческую жизнь с именами Чехова и Станиславского, другие — с Петрушевской и Эфросом, а нынешние — с Гришковцом и Чусовой. Жизнь в конце концов одна, и нет у них других кумиров — их действительно нет. Об этом же красноречиво говорит ситуация во МХАТе имени Чехова: две его малые сцены пестрят самыми разнообразными постановками — на несколько актеров, на несколько десятков зрителей, постановками иногда прелестными, — о чем „МН” не раз писали, — и почти всегда необязательными, не делающими театральной погоды. Камерными, как и те сцены, на которых они идут. А где же большой стиль академического театра, заметные премьеры на большой сцене? Где те самые актерские работы, о которых „все говорят”, — где ж им и быть, как не в этих стенах? Подобные вопросы теряются среди множества новых названий, которыми полна мхатовская афиша, и, конечно, к ним никакого отношения не имеет Евгении Гришковец, одинаковый всегда и везде — в ночном клубе, студенческом театре или на главной сцене страны.
Нет ничего удивительного в том, что Евгений Гришковец появился во МХАТе имени Чехова: не существует. Кажется, уже такого молодого драматурга и режиссера, который бы еще не прибился к компании, оккупировавшей малую и новую сцену театра в Камергерском. И вот модный монотеатр Гришковца — прославился он тем, что непринужденно и обаятельно рассказывает собственные тексты, — докатился до Художественного (или Художественный до него, кому как больше нравится). На этот раз автор на сцене не появился: в спектакле „Осада” он выступает как драматург и постановщик.
Тексты Гришковца всегда очень длинные и ни о чем. То есть намешано там много всего: „Осада”, например, — это импровизация на тему древнегреческих мифов, там есть и Сизиф, и Геракл, но спрятаны эти персонажи в монологи некоего ветерана о том, как, скажем, косноязычный солдат по прозвищу Бубнила перекрыл реку и помог деду, местному жителю, вычистить конюшни, где „было много всего негативного”. Или как солдаты на постое по пьянке вкатили на гору камень — и испортили жизнь деревенскому чудаку, который этот камень сам туда тащил. Поклонники Гришковца здесь заходятся от смеха — имеют право. Непоклонники откровенно скучают. Есть еще Икар — он время от времени деловито выходит, прилаживает крылья, становясь похожим на птеродактиля, пытается взлететь и падает. К счастью, молча. Есть три воина с мечами и в вязаных шлемах, которые ведут осаду города. Парень с сотовым телефоном, не знающий, как отделаться от болтливого ветерана. Музыканты. Богиня — солистка фольклорного ансамбля. Смешные облака, прикрепленные бельевыми прищепками. Все это никак между собой не связано, кроме того, что придумал все это один человек. Так что, если бы в середине постановки на сцену вышел Олег Табаков и встал на голову — а этот артист может все, — никто бы не удивился. Но, видно, автор не сумел его уговорить.
Чего в спектакле нет? Действия — этого у Гришковца и не бывает, театр у него такой. Нормального темпоритма — а куда торопиться? Сидят молодые актеры, импровизируют, речь узнаваемая, кажется, еще мгновение — и пойдет через слово „блин”, „типа”, „в натуре”. На мой взгляд, нет еще повода для полноценного спектакля, который ведь не скетч, не монолог или смешная сценка, а спектакль, — но это уже дело вкуса. Если нет пьесы и действия, то все условно: для
Чего у МХАТа не отнимешь, так это актеров. Вот и в „Осаде” — из разрозненных и неравноценных эпизодов — возникают яркие типажи: ушибленный службой ветеран —Сергей Угрюмов,
У Гришковца немало поклонников, и их тоже надо понять. Нельзя в молодости не любить и не восхищаться — просто одни поколения входили в творческую жизнь с именами Чехова и Станиславского, другие — с Петрушевской и Эфросом, а нынешние — с Гришковцом и Чусовой. Жизнь в конце концов одна, и нет у них других кумиров — их действительно нет. Об этом же красноречиво говорит ситуация во МХАТе имени Чехова: две его малые сцены пестрят самыми разнообразными постановками — на несколько актеров, на несколько десятков зрителей, постановками иногда прелестными, — о чем „МН” не раз писали, — и почти всегда необязательными, не делающими театральной погоды. Камерными, как и те сцены, на которых они идут. А где же большой стиль академического театра, заметные премьеры на большой сцене? Где те самые актерские работы, о которых „все говорят”, — где ж им и быть, как не в этих стенах? Подобные вопросы теряются среди множества новых названий, которыми полна мхатовская афиша, и, конечно, к ним никакого отношения не имеет Евгении Гришковец, одинаковый всегда и везде — в ночном клубе, студенческом театре или на главной сцене страны.