Премьера спектакля «ГрозаГроза» Евгения Марчелли в Театре Наций и зеркале текста нашего корреспондента Екатерины Нечитайло.

Представьте, что вы снова оказались в школьном классе. Нет-нет, ЕГЭ Вам не грозит, опыты по физике не маячат, вычисление хромосом оставим до лучших времён. Задача - сформулировать ассоциации, возникающие в момент, когда Вы вновь слышите название пьесы Александра Островского, которой Вас когда-то мучили не меньше моего. Идеальный вариант - написание сочинения на тему «Образ «имярек» в произведении «Гроза»». Этакая проверка остаточных знаний. Думаю, можно не обращаться к оракулу, чтобы предсказать примерно такой расклад: пьеса - заунывная драма с самоубийством; Кабаниха - смурная гром-баба в годах, от взгляда которой все обращается в камень; Тихон - покорный маменькин сынок; Борис - нездешний красотун, увлекающий за собой; Варвара - хитрюга; Катерина - волоокая девочка, что в голос может произнести только монолог «Почему люди не летают, как птицы». Последняя барышня, кстати, обязательно должна быть с косой. Режиссер Евгений Марчелли легких путей не ищет, по знакомым рекам не плавает, исхоженными тропами не ходит. На сцене Театра Наций бунтарь от классики выстраивает вереницу зеркал, чтобы на известных героев, сочинения и образы, заключенные в них, хрестоматийные проблемы, текст, попавший в последнее время под прицел многих постановщиков, посмотреть под другим углом зрения.

Все начинается не с Волги, не с песни «Среди долины ровныя...», не с диалога Кудряша и Кулигина. Рядком на стульях сидят действующие лица, за ними в бассейне грациозно лежат русалки, на переднем плане Ольга Антипова, одетая в школьную форму, поет песню группы «Ленинград» «Рыба моей мечты», аккомпанируя себе на балалайке. Надрывно, переливно, с душой. Художник Игорь Капитанов и художник по свету Дмитрий Зименко помещают героев в театр внутри театра, в адок с человеческим лицом, в абстрактное захолустье. Не в город - сад, но в город - дно, где мрачно, безрадостно, удушливо и безвыходно. Над авансценой нависает конструкция, напоминающая крышу торгового центра, по бокам стоят вазы с искусственными цветами, выход с площадки ведет напрямки в костюмерную. Над русалочьей заводью установлено огромное зеркало, позволяющее видеть то, что в ней происходит, около него висит огромный шар луны. От воды идет пар, порой половина сцены закрывается черным подъемно-опускным занавесом, во втором действии все небо будет усыпано не то гирляндами-звездами, не то чеховскими алмазами. Режиссер Андрей Могучий, поставивший «Грозу» на сцене БДТ, разворачивал перед зрителями выразительно-холодное музыкальное житие о существовании в преисподней. Мрачное, трагичное, серьезное, русское и «бедное». Евгений Марчелли же доводит пьесу, написанную в 1859-м году, до точки кипения, усиливает трагедию до обжигающего абсурда, возводит драму в квадрат, где все страшное становится довольно потешным. Он будто ставит перед ней зеркало: искажающее, но не изменяющее, модернизирующее, но оставляющее суть. В этом граде Калинове если уж стенают, то до челобитья, если плачут, то на несколько голосов, если кланяются, то в пол и «с рукой», если занимаются любовью, то так, чтобы все слышали, если предсказывают будущее, то при помощи выхода косяка русалок в платках, что словно сбежали с показа на Russian Fashion Week.

Вызов здесь буквально во всем и во всех: в смещении акцентов, в споре не с автором, но со школьной подачей, в отказе от плавных переходов от сцены к сцене. В Катерине (Юлия Пересильд), что закуривает сигарету чуть ли не в лицо своей свекрови Кабановой (Анастасия Светлова), в «двуличии» Бориса-Тихона, которых исполняет один актер (Павел Чинарев), в Диком (Виталий Кищенко), что напоминает криминального авторитета, во внезапной похожести героев на живых, «теплых», не книжных людей. Спектакль Марчелли - фильм под названием «Волжская ночь, или Утопленница», череда вспышек, выхватывающих определенные фрагменты, строгий порядок клипов, что перебиваются сменой цвета луны. Один эпизод: Катерина и Варвара (Юлия Хлынина), которых явно связывают не совсем сестринские отношения, делают самокрутки, эротично рассуждая о странностях любви. Второй: муж Катерины Тихон прощается с матерью, а та властно кидается на него, обнимает лицо руками, впивается в уголочек его губ. Еще один: Дикой-Кищенко выделывает перед Кабанихой па, напоминающие брачный танец голубя по весне. Четвертый: странница Феклуша (Анна Галинова) в дорогом сарафане и идиотском кокошнике рассказывает залу байки. Другой: после признаний Катерина и Борис, что с синяками и в кровоподтеках, сидят на стуле двумя зашуганными котятами, которых впервые очень сильно отлупасили. Шестой, заслуживающий кисти художника: все главные герои, провожающие Тихона в дорогу, безмолвно курят за столом, соблюдая традиции прощания. А вот Катерина и Борис, похожие на двух рыб, что срослись плавниками, стоят в одной майке на двоих, трясутся телами в любовной истоме, дышат рот в рот, пытаясь наполнить легкие кислородом. Текстом здесь опутывают, словно сетями, врать вошло в моду, обряды заменяют реальность, молчание-золото. Самое интересное, что все всё видят, все всё знают, все готовы откусить друг другу головы в приступах любви, но не верить всегда проще. Да и в кривые зеркала смотреться не так уж страшно.

Гроза - электрические разряды, сопровождаемые громом, возникающие при столкновении мужского и женского миров. То, что для женщины является трагедией, молодой человек принимает запросто, проблему мальчика никогда не понять девушке, восприятие барышни существенно отличается от перцепции парня. Марчелли купается в своей теме как рыба в воде: подключает к ней исследование взаимопроникновения театра и жизни, оценок действиям не дает, моралей не читает, в глубь погружается и погружает без страха и с интересом. Драматические интонации своей супруги Катерины Тихон рубит на корню простотой и пофигизмом, картина мира Кулигина (Дмитрий Журавлев), радеющего за улучшение жизни в городе, разительно отличается от мировосприятия Феклуши - Галиновой, желающей сеять сказку, любовь мужа и жены куда слабее любви материнской, в которой не обошлось без комплекса Иокасты (синдрома патологической гиперопеки матери над сыном). Любви почти запретной, убийственной, бесстыдной, треплевско-аркадинской. Светлова и Чинарев в совместных сценах работают отчаянно, но деликатно, лихо и с жаром, но оставаясь в пределах допустимой ватерлинии, за которой находятся перебор и пошлость. Они ругаются так, будто их персонажи и вправду прожили в браке лет двадцать. Кабаниха Светловой - манкая и привлекательная женщина, которой жизненно необходимы кипучие страсти, порывистая дама в рассвете сил, что, если бы не ее экспрессивность, могла бы командовать полком, самка, готовая сожрать за своего сынулю любого. Ее комфорт находится в буре, счастье заключено в конфликтах и слезах, эликсир молодости - чужая кровь. Борис и Тихон Чинарева - две стороны одной медали, человек до свадьбы и человек после свадьбы, действительное и желаемое, нежность и безответственность в одном аквариуме. Варвара Хлыниной - чувственная девица, стремящаяся как можно скорее познать мир и удовольствия в полном объеме. Катерина Юлии Пересильд - светлый чертенок, сжатая пружина, инородная дева в платке, внутри которой бушуют шекспировские страсти и подавленные желания. Она - даже не безопасный луч света в темном царстве, а огонь, заключенный в рамки, грозящий рано или поздно выйти из-под контроля. Не лишним будет сказать, что легкие перебои с электричеством, премьерные шероховатости, за которые можно зацепиться в процессе просмотра, с лихвой перехлестываются сильнейшим финалом: окровавленная Катерина-Пересильд гуляет по залу, собирает цветы, пытается успокоить себя и собравшихся, а потом неожиданно говорит свой монолог самым спокойным из всех голосов. Легко, мудро, с первого слова убеждая зал в том, что сейчас реально пойдет и куда-нибудь сиганет. Не поплавает, так взлетит.

По Марчелли любовь - смерть. Всегда. Смерть себя прежнего, добровольный прыжок в омут, гибель в обоюдном эгоизме. Случайная, обдуманная, красивая, безобразная. И чаще всего - невзаимная. Если в спектакле есть бассейн (а этот спектакль - «Гроза»), то очевидно, что самоубийство будет совершено именно в нем. С гибельным восторгом, сбитым дыханием, брызгами, запущенными в первый ряд. Безусловно, но только не у этого режиссера. У него Волга так и не становится символом освобождения, гладь - не существительное, а главный глагол, стайка утопленниц живет вполне себе ничего. Тихон оборачивается Борисом, «Гроза», отражаясь в реке, превращается в «грёзу», Катерина - в девушку Катю. Нормальную, не литературную, имеющую сердце, способное, как сказал бы Бродский, «пуститься в море вслед за кораблем». Однако же это не по правилам. Надо, чтобы оно вошло в норму, не раскачивало лодку, не мутило ровную поверхность воды, обратилось в камень. Но ведь именно тогда-то