Посланница часового бренда Rado, одна из самых востребованных актрис театра и кино, Юлия Пересильд рассказала о грядущей премьере в Театре наций, съемках в русских блокбастерах, благотворительных проектах и отношениях со временем.

— Юлия, мы с вами встречаемся в Театре наций. Вы здесь репетируете роль Катерины Кабановой в спектакле Евгения Марчелли "Гроза" по Островскому. Все готово к премьере?

— Пока у нас самый прекрасный период — творческого наслаждения друг другом, театром, материалом. Потом начнется выпуск, и нервов будет больше. Буквально вчера я смотрела последний спектакль Жени (Евгений Марчелли, худрук Театра имени Волкова.— Прим. ред.) — номинированную на нынешнюю "Золотую маску" "Чайку". Вернулась из Ярославля в радостном потрясении. Мне стало еще интереснее репетировать "Грозу". Как у нас там все случится? Пьеса ведь очень непростая. С одной стороны, хрестоматийная, с другой — хочется из нее уже что-то новое получить. Выжать еще хотя бы одного вкуса сок.

— У вас были пробы на роль Катерины?

— Как таковых не было. Я очень давно хотела поработать с режиссером Женей Марчелли. И знала, что Женя Миронов хотел. Все сложилось в одну секунду. Честно вам скажу, я не ожидала, что ставить будем именно "Грозу". Никогда не была, скажем так, поклонницей Островского. Куда бы я ни приходила учиться, всюду говорили про двух великих людей, Островского и Кустодиева. У меня выработался стойкий иммунитет к обоим. Сейчас включилось внутреннее противоборство — я должна найти свою Катерину. А не ту, которой все ожидают и думают, что знают, какая она должна быть.

— У Марчелли репутация радикального интерпретатора классических текстов. Как вы относитесь к его стилю?

— Замечательно отношусь. Видела спектакли — и "Пьесу без названия", и "Фрекен Жюли", и "Короля Лира", сейчас вот "Чайку". Это все такие перевертыши классики. "Грозу" мы тоже во все стороны пытаемся "раскрутить". Конечно, внутри меня живет страх — можно ли так и вот эдак. Но после просмотра "Чайки" я для себя решила, что буду доверять режиссеру абсолютно.

— Почему?

— Для меня это была первая "Чайка", в которой придумки были не ради придумок. Они для того, чтобы понять, про что эта история сегодня. И чтобы рассказать эту самую историю.

— Судя по вашей театральной биографии, вы не боитесь радикальных экспериментов. Вы, например, работали с Кулябиным задолго до истории с "Тангейзером", "Тремя сестрами" и т. д.

— Мы с Тимой однокурсники. И наша совместная работа, спектакль "Электра", конечно, не случайность. Сейчас часто ведутся разговоры о границах интерпретации классики. Так вот я вообще не думаю о том, что можно переступать, а что нельзя. Важно же ведь другое — талантливо или не талантливо. Главное — рассказать историю так, чтобы было интересно.

— История Катерины, на ваш взгляд, может быть интересна сегодня?

— Интересно понять, почему сегодня должно быть жалко Катерину. Вот кто она: сумасшедшая, которая взяла и закончила жизнь суицидом, или женщина, которая не может в этом мире найти любовь? С кем у нее конфликт? С собой? У меня столько вопросов к ней. Должна сказать, я только начинаю в нее влюбляться. Пожалуй, со мной такое впервые. Я ищу способ, как мне подключиться к этой истории.

— А есть в героине что-то близкое вам? Может быть, страстность?

— Наверное, момент принципа. Катерина, с ее количеством энергии, может вообще все. Но она не может переступить через себя. Это вопрос честности с собой и Богом. Для меня Катерина — она такая... немножечко Гамлет. Другой вопрос, что она женщина, для нее катализатором всего становится любовь. Есть какая-то американская песня: "Когда ты хочешь встретить на пороге любовь — открывай двери. Перед тобой появятся два карлика. Это будут отчаяние и безысходность. И все-таки когда к тебе постучится в дверь любовь, двери стоит открыть".

— Катерина будет еще одной сложной героиней, которую вы играете на сцене и в кино. Вам никогда не хотелось чего-то более простого, радостного? Может быть, комедий?

— Не поверите, недавно перед спектаклем "Фигаро" (режиссер Кирилл Серебренников, Театр наций.— Прим. ред.) я Жене Миронову предложила: "Ну давай уже комедию какую-нибудь?" Он мне: "Мечтаю о целом сезоне комедий. Где только режиссеров взять?" Но если честно, я все-таки тяготею к драме. Комедия — это очень страшно. Здесь сразу видно, победил ты или проиграл.

— Можете пояснить?

— Если зритель не смеется, значит, у тебя ничего не сложилось. В общем, это даже на первом этапе репетиций становится понятно. Сошелся ли ты чувством юмора с режиссером, с партнерами. Но это я говорю о настоящих комедиях, а не об антрепризных пустышках.

— Вы могли бы сыграть в антрепризе за большие деньги?

— Ну только если бы что-нибудь страшное случилось в моей жизни и срочно понадобились бы деньги. Я верю Николаю Васильевичу Гоголю. Его "Портрет" — очень серьезное произведение. Нужно отдавать себе отчет в том, что если ты продаешься, то где-то у тебя в жизни отнимется. У меня самой ничего нет — ни заводов, ни производства, ни родственников-миллиардеров. Ничего, кроме моего имени, которое я себе заработала сама.

— У вас есть имя. И вы могли бы войти в штат любого театра. Почему вы этого не делаете?

— По той же самой причине. Войти в штат — тоже в какой-то степени купля-продажа. Для чего? Для страховки, какого-то спокойствия? Я не хочу спокойствия. У меня в Театре наций четыре года не было премьер. Зато за эти четыре года я смогла поработать в Театре на Малой Бронной. И в кино. Я чувствовала себя свободной. Я вообще очень ценю все, что не подписано кровью, не заштамповано. То, в чем есть легкая зыбкость. Потому что когда появляется чувство уверенности, мне кажется, перестаешь гореть. Становится скучно.

— Это "правило" только на работу распространяется? Или на любые сферы жизни?

— На любые. Я могу, например, сорваться и улететь с ребенком на один день в Берлин. Просто потому, что так чувствую. Люблю существовать в экстремальном режиме. Люблю. Вот мне так хорошо.

— В интервью вы часто называете Театр наций домом. Что есть в нем такого, чего нет нигде больше?

— Начнем с того, что в этом театре есть Женя Миронов. Люблю его безмерно! Он многому меня научил, в том числе и в жизни. Я четыре года у него ничего не репетировала, а потому точно знаю, что его приглашение сыграть Катерину никак не связано с нашей дружбой. Я должна каждый раз доказывать ему, что я что-то собой представляю. И я этому безмерно рада. Нет вот такого: вот Юлька, она наша, будет везде у нас играть, надо, не надо — будет она. Или тот факт, что мы с Пашкой Акимкиным и всеми нашими друзьями-однокурсниками можем к нему прийти и забабахать музыкальный спектакль. У нас уже идут здесь и "Fарс-мажорный концерт", и "Песни военных лет". Уверена, если мы предложим Жене какую-то интересную работу, у него даже не возникнет вопросов. Интересно — делайте.

— В ваших партнерах в театре числятся и Евгений Миронов, и Чулпан Хаматова.

— Может быть, я уже много раз это говорила, но и Женя, и Чулпан для меня учителя. Чулпан, безусловно, проводник на территорию благотворительности. Женя — по многим и совершенно разным жизненным пунктам. А сама я немножко губка, впитываю в себя все, что вижу вокруг талантливого, умного, глубокого. Стараюсь не потерять это качество.

— Но медиа диктуют свои правила. Успех, связанный с вашей кинокарьерой, он разве не давит? Не заставляет вас, возможно неосознанно, вести себя иначе?

— Задирать нос у меня нет повода. Наверное, меня легко достать. Когда тебе на личной страничке начинают писать: "Ну и как вы занимаетесь благотворительностью, лицом светите?" Или: "Ну что, давайте встретимся где-нибудь, вы же не на метро поедете, а на "Мерседесе"?" Нет, на метро, у меня даже карта "Тройка" есть. Вот такие вещи меня обижают. Потому что я совсем не тургеневская барышня. Я трудоголик. И ни в чем не ощущаю себя дивой. Играть в это, конечно, люблю. Прекрасно себя ощущаю в этом образе на сцене, в кино. Но не в жизни.

— Театр и кино занимают равноценное место в вашей жизни?

— За последние годы было больше кино. И фонда "Галчонок". Меня часто спрашивают, в чем разница между кино и театром. Очень хорошо сказал мой друг — в театр надо приходить "подремонтироваться". Кино все-таки очень часто пользуется наработками театра. На сцене ты можешь одну и ту же роль интерпретировать много раз. В кино нужно каждую секунду выдавать результат. То есть каждый кадр как последний.

— Российское кино сегодня принято ругать. А что думаете о нем вы?

— Пускай меня заплюют оппозиционеры, но я не считаю, что все так критически плохо. Такие картины, как "Рай", "Викинг", "Дуэлянт", "Экипаж", та же "Битва за Севастополь"... почти каждую неделю выходят достойные премьеры. Они конкурентоспособны, прокатоспособны. Есть Звягинцев, наконец.

— Вы не считаете, что русское кино пытается быть похожим на американское, а русский театр — на западный театр?

— Мне кажется, у русского театра как раз свой путь. Он может пытаться стать похожим на западный, но вряд ли у него это получится.

— Как вам кажется, чему нам стоило бы поучиться у Запада?

— Толерантности. В первую очередь к особенным людям. Не таким, как все. В Берлине, например, в какой-то момент дня в магазин ходят только люди на колясках. Это негласное правило, и оно работает. При этом у них везде пандусы, скаты. А у нас миллионы людей сидят взаперти. По пять-десять лет не выходят из квартир. Про какую веру, религию, про какое добро вселенское мы говорим, когда самого элементарного нет? Вот вам вопрос об оскорблении чувств верующих. Если чувства верующих можно оскорбить, то мои чувства оскорбляет факт отсутствия пандусов. И оскорбляет гораздо больше, чем какие-то спектакли или картины, которые увидели максимум 250-400 человек. Страшно осознавать, что есть люди, нужные этой стране, а есть какие-то другие, ненужные.

В Нью-Йорке мы пришли в паб, где снимали фильм "Бердмэн", и я чуть не со слезами на глазах смотрела на двух женщин в инвалидных колясках, которые спокойно там сидели и пили пиво. В такие моменты становится обидно за свою страну. Мы же на самом деле добрые люди. У нас тоже есть чему поучиться. Щедрости, гостеприимству, умению делать что-то не по расчету, а по велению сердца.

— Каков главный минус профессии актрисы?

— Сложный вопрос. Понимаете, это не столько профессия, сколько образ жизни. Отпуск в нашем случае — что-то эфемерное. Непрерывная работа в голове все равно идет. Думаешь о каком-то фильме или спектакле, невольно наблюдаешь за людьми. Стараешься запомнить какие-то моменты, препарируешь ситуации из жизни.

— Как в таком случае вы отдыхаете?

— Я очень люблю одиночество. Это, пожалуй, единственное, что дает мне шанс на передышку. Мне важно хоть немного времени побыть одной. Где угодно, в любом пространстве.

— Слово "карьера", оно из вашего лексикона? Вы ее выстраиваете осознанно?

— Самореализация — более точное слово. Карьера — это когда ты понял в 16 лет, что можешь быть звездой в Голливуде, и решил захватить мир. И с той минуты жизнь для тебя превратилась в соревнование. Нужно быть лучшим, нужно быть первым. Я никогда не была лучшей и никогда не была первой. Я считаю, что наша профессия не соревновательная. Она — познание себя.

— Вернемся к благотворительности. В чем заключается ваша работа в фонде "Галчонок"?

— Если ответить совсем просто — я привлекаю внимание к фонду своим лицом. Делаю все, что мне поручают, и все, что придумываю сама. Например, сделала спектакль, который собирает кассу (это прямые деньги в фонд). Встречаюсь с богатыми людьми, привлекаю их внимание к нашей работе. Я стала чаще давать интервью по той же причине — чтобы говорили о "Галчонке". Чтобы наши люди перестали наконец бояться неизвестно чего и стали помогать.

— Как возникла потребность заниматься благотворительностью?

— У меня всегда был комплекс по поводу профессии. Так или иначе, ее суть — самолюбование. Благотворительность — ощутимый способ принести пользу другим людям. Чудовищно больно, когда говорят, что я ничего не делаю для того, чтобы помочь детям. В больницы к ним езжу редко. Но нужно понять одну важную вещь. Детям мои приезды не нужны. Детям нужны деньги на курсы реабилитации. Им нужны лекарства, адресная конкретная помощь. Есть такое мнение — о том, что ты занимаешься благотворительностью, нельзя говорить. Это ерунда! Наоборот, надо говорить! Сегодня большинство сборов всех фондов — это деньги от людей среднего достатка. Это не сборы олигархов, как было пять-десять лет назад. Это частные переводы в 100 или 500 рублей. О чем это говорит? О том, что людям нужна информация. А я за эту информацию ручаюсь.

— Юлия, недавно вы стали посланницей бренда часов Rado. Какие у вас отношения со временем?

— Чрезвычайно сложные, иногда на уровне катастрофы. Я пытаюсь уместить в один день все свое расписание — встречи, концерты, спектакли, домашние обязанности. И еще желательно ночью куда-нибудь улететь.

— В рекламных кампаниях брендов вы редко участвуете. Почему сделали исключение для Rado?

— Я действительно очень осторожно отношусь к брендам. Люблю, чтоб было cool, но без всяких понтов. Однажды выбирала подарок другу, искала практичную добротную вещь. И выбрала часы Rado. А через какое-то время со мной связались представители марки с предложением. Не поверите, на мне не держались ни одни часы. Одни на мне останавливались, другие я потеряла. А здесь все сложилось. Часы отличные, они буквально стали продолжением моей руки. К тому же мне страшно понравилось, что Rado не нужны громкие пиар-акции. У бренда такой сдержанный стиль во всем. Это особый шик.

— На что вам не хватает времени?

— Здесь нужно целый список составлять. Я хотела бы выучить английский и французский языки, подтянуть немецкий. Неплохо бы начать водить машину, играть на фортепиано. Очень хочется заниматься вокалом, записать свой альбом. Не для продажи, а просто для того, чтобы дарить его знакомым. Мечтаю о собственной студии звукозаписи и комнате для репетиций. У меня целая банда талантливейших музыкантов и артистов. Хочется с ними сделать какой-нибудь проект. Вот возник спектакль "Стиховаренье". Вроде я поставила, как — не помню. (Смеется.) Оказалось, он очень нравится детям. Когда такое происходит, я счастлива. Хочу делать что-то подобное еще и еще. Вообще, мне кажется, главное — хотеть. А хочу я очень многого.

— А чего не хотите?

— Яхту не хочу.

— Без чего вы себя не мыслите?

— Без увлеченности и горения.