Возникает впечатление, возможно, субъективное, что будь за стенами театра другие времена, и рецензия на этот спектакль была бы другой. Однако оптика решительно изменилась. Все видится как будто заново, в новом свете и «пробивает» так, как не пробило бы еще каких-то пару лет назад.

Действие пьесы Анны Козловой происходит в период Первой мировой войны и накануне революции 1917 года. В знаменитом элитном дачном поселке Куоккала (ныне Репино) отдыхают жена офицера, ее малолетний сын и родственницы, а также семейный доктор, влюбленный в хозяйку. Горничная накрывает стол, кухарка месит тесто, а дачная публика музицирует, читает стихи, организует спиритические сеансы, словом, занимается всем тем, что делали персонажи Чехова, Горького, Бунина, Булгакова — список авторов можно множить практически бесконечно. А тем временем муж героини возвращается с войны, и его не узнать — он взнервлен, груб и в довершение ко всему лишился мужской силы. С ним приходит ординарец, хамоватый простолюдин, из тех, что очень скоро возьмут политический реванш и никого не пощадят. Конечно, имеется шанс назвать все эти вещи сознательными оммажами эпохе и ее великой литературе, но, думаю, шанс этот невелик. Драматургическая основа спектакля скорее вторична, нежели хитро устроена.

Знаки предчувствия надвигающейся социальной катастрофы расставлены буквально повсюду, и это обстоятельство, равно как и полные слепота-глухота обитателей курорта в отношении этих знаков, тоже несчетные разы описаны в русской классической литературе, можно сказать, это одна из ведущих ее тем на отрезке первой четверти ХХ века. А тут еще появляется некий медиум-спирит, который сначала проводит сеанс, а затем вручает маленькому Ники карты таро и пособие по их использованию. Далее ребенок сможет предсказывать будущее, и предсказания эти будут весьма мрачны. Стоит ли добавлять, что доли мистики, связанные со всякими гадалками, спиритами и прочими «экстрасенсами», были весьма велики в прозе, стихах и пьесах той же поры, в особенности — в ее эмигрантской части? В спектакле Данила Чащина, к тому же, фигурируют два Ники, мальчик и пожилой мужчина, от чьего лица ведется рассказ, кто все время присутствует на сцене, вглядываясь в собственное прошлое. Сам этот прием настолько «свеж», хоть с литературной, хоть со сценической точек зрения, что комментарии излишни.

Словом, Капитан Очевидность — так вполне можно было бы охарактеризовать и драматургическую основу, да и сам спектакль Театра Наций. Режиссер ставит этот текст абсолютно традиционно, с чередой массовок и крупных планов в ключевых диалогах героев; с тревожной музыкой, оттеняющей рассыпанные по действию трагические предчувствия; с перекличкой прожившего долгую жизнь рассказчика и его детской мальчишеской проекции; с «чеховскими» интонациями; с песенкой Вертинского «Кокаинеточка» и с букетами цветов, принесенными, прямо по Ивану Войницкому, некстати.

Стройное и прозрачное сценографическое решение Максима Обрезкова ложится в ту же строку: задник с изящными, но черными бабочками, подвижные конструкции высоких дачных окон, развевающиеся от ветра белые занавески, изящные платья и пеньюары (художник по костюмам Виктория Севрюкова), докторская шляпа-канотье, умопомрачительные дамские головные уборы. И черная, изрезанная колесами земля под ногами.

Спектакль добротно традиционен во всех своих составляющих. Но он вызывает жаркие овации у зрителей, а у наиболее чувствительных индивидуумов — даже слезы. Вот и у автора этих строк, давно очерствевшей в силу профессии, он на выходе оставил прочное положительное впечатление. В чем же причина?

Ну, во-первых, он хорошо сыгран. Хозяйка дачи Анна — Елена Николаева (в другом составе Юлия Пересильд) — сама женственность, не тщательно изображаемая «про раньшие времена», но живая и искренняя. Доктор (Олег Савцов) — ироничный, чуть циничный романтик, и тоже не «изображаемый», подлинный. В другом составе его играет Виталий Коваленко, и, вероятно, у него доктор иной, более жесткий и мужественный, но и этот хорош отменно. И сжатый как пружина муж, офицер Володя — Дмитрий Чеботарев (в другом составе Михаил Тройник), и его взрывоопасный ординарец Прохор — Василий Бриченко, и мальчик — Никита Загот (в другом составе Андрей Титченко)… да, собственно, все здесь хороши и составляют отличный, слаженный ансамбль.

Однако, есть в спектакле особый магнит — Ники в старости, человек, от чьего лица ведется рассказ. Его играет Вениамин Смехов, один в обоих составах, сам по себе уже артефакт. Да и играет ли он? Скорее присутствует, участвует практически от собственного лица. Артист наблюдает за воссозданными в памяти его героя важными эпизодами собственной жизни. Он же берет на себя часть реплик маленького Ники, причем именно тех, где надо сказать особенно трудные и страшные слова, и, таким образом, будто бы оберегает ребенка от того, что (он-то это знает) мальчику все равно придется пережить в недалеком будущем. А еще он читает стихи. В тексте пьесы не раз упоминают Есенина, Гумилева, Мандельштама, Хлебникова, Маяковского — всем им карты таро предрекают смерть.

Между тем, судьба каждого из них хорошо известна сегодняшнему зрителю, как известно и то, какую огромную роль играли эти поэты в сознании образованных людей той эпохи. Однако Вениамин Смехов тянет нить дальше, он читает и Есенина, и Маяковского, и Давида Самойлова. Да, не в первый, а уже в сотый, если не в тысячный раз выстраивается перед нами антология пророков в собственном Отечестве, владевших умами, но не сохранивших либо собственных жизней, либо прав на свободное творчество, либо и того, и другого вместе взятого. Да, тоже, мягко говоря, не впервые к действию добавляется присутствие личности самого Смехова, актера легендарной Таганки с ее блестящей и одновременно трагической историей. Добавляется присутствие думающего человека, который проживает долгую жизнь в стране, где, как известно, надо жить долго. Но, повторю, оптика нынче решительно изменилась, вследствие чего даже трюизмы ежедневно будто рождаются заново, как только что открытые истины.

Так объемы локального сюжета из жизни дачников Куоккалы начала ХХ века благодаря Вениамину Смехову раздвигаются и выводят нас в пространство отечественной истории и культуры. Оттепельное и постоттепельное мироощущение, которое в свое время нес в себе Смехов, сейчас помножено на его же усталый, но по-прежнему пристальный взгляд в настоящее. Его присутствие на сцене выстраивает в сознании вполне себе постмодернистскую концепцию наших поздних знаний, в которых правда об истории страны и о судьбах ее наиболее ярких действующих лиц, а также вполне рядовых граждан подается исключительно дозами, в зависимости от длительности периодов общественной свободы. Все идет по кругу, который, кажется, никогда не разомкнуть. И снова тянет подводить итоги.

Спектакль Данила Чащина, впрочем, далек от постмодернизма так же, как спиритический сеанс — от какой-нибудь голограммы. Это просто хороший спектакль, а главное — своевременный. В конце концов, грабли остаются граблями вне зависимости от их меняющегося дизайна. Наступать на них раз за разом все так же больно.