Про «картошечку» ‒ это реплика случайного зрителя, явно уставшего от всего-то часового спектакля-инсталляции Дмитрия Волкострелова и Ксении Перетрухиной по пьесе, разумеется, Павла Пряжко в московском Театре Наций. Более решительные, впрочем, покидали действо, не дожидаясь финала, благо стесняться было некого — артисты появлялись в поле зрения на пару минут и исчезали вновь. «Картошечкой» потчевали тех, кто уцелел, и отнюдь не в формате банкета. Было это не благостным послесловием, но кодой, явно включенной в замысел. После тотальной погруженности в происходящее (тех, у кого это получилось, конечно) с его медитативно-тягучим «адом» все эти столы с белоснежными крахмальными скатертями и сверкающими приборами вдруг показались явной «декорацией», театрализованной условностью. Как и грубые сковороды с горячей картошкой, поставленные прямо на скатерти.

«Ну и кому это нужно?», — еще одна зрительская реплика. Тут весьма не толерантно подумалось, что в перечень основных проблем любого экспериментального театра стоит включить и публику. В массе своей она по-прежнему взыскует бархатных занавесов, внятной истории и хорошо артикулирующих артистов в красивых нарядах. Желательно «звезд». А все остальное ее напрягает. Поэтому, кажется, у таких современных организмов, как Центр Мейерхольда, Гоголь-центр, театры doc и post, есть не только творческая, но и другая весьма актуальная миссия: родить новое поколение зрителей, простите за пафос. Вот чтобы с младых ногтей уяснили истину, казалось бы, прописную: театры бывают разные, и это нормально, а не «ужас-ужас». В театре не только выдают готовый и удобоваримый «продукт», но и пробуют, ищут, ошибаются, проваливаются. Все как в жизни…

«Три дня в аду». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Дмитрий Волкострелов — один из таких искателей «другого театра», счастливо вступивший в творческий тандем с художницей Ксенией Перетрухиной. Если добавить драматурга Пряжко, получится трио. Более известен Волкострелов, конечно, в Петербурге. В Москве же его знают по гастролям, «Солдату» в Театре. doc и ряду разовых проектов. В его театре как раз нет ничего из того, что так любезно сердцу зрителя: ни внятного сюжета, ни «правильных» декораций, ни актерских страданий.

«Три дня в аду» Павла Пряжко — тоже весьма оригинальное творение. Череда ремарок-реплик-коротких монологов, всего лишь озвученных сплоченной актерско-режиссерской командой (28 человек задействовано) «за кадром». Реплики не артикулируются «с выражением», звучат подчас негромко-монотонно, наплывая друг на друга, скрещиваясь, уводя в сторону. Из этого вычленяется не хорошо скроенная история алкаша Димы с его родственниками и приятелями, а, скорее, некий ментальный пласт современного бытия. Отнюдь не только белорусского, образца 2012 года. Увы, «адская» бытовуха — явление распространенное. Причем ни драматург, ни режиссер совсем не педалируют эти интонации «ада», на них не настаивают и ничего не нагнетают. Здесь просто существует фиксация «физических действий», мыслей и ощущений среднестатистического индивида, коих на самом деле миллионы. Слова «жизнь» и «ад» должны зарифмоваться уже в сознании слушающего-смотрящего. Или, наоборот, спровоцировать протест против подобного восприятия мира. Но последнее трудно, когда в ушах гипнотически, как мантры, звучат нехитрые подсчеты магазинных цен, описание городских окраин, увиденных из окна битком набитого автобуса, матерно короткие реплики «выживающих». Что самое страшное в аду? Правильно — то, что это навсегда. Так и здесь: вчера, сегодня, завтра — одно и то же. Мелкое, механистичное, обезличенное и обездушенное. Без вариантов…

«Три дня в аду». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Что же до внешних пейзажей, то они одинаковы для всех. Да, нас, зрителей, рассаживают по трем разным палаткам. Да, у одних слева стоит кровать, у других — обшарпанная мойка, у третьих — что-то еще. Это не суть важно, потому что проемы всех палаток открываются в один мир, мрачноватый, сгущенный и практически бесцветный. В этот проем ты рано или поздно выйдешь. И неважно откуда — из барака на окраине или из хрущобы в какой-нибудь Малиновке (Братеево, Бескудниково, Купчино — далее везде). Но если Волкострелов с Пряжко отвечают за рациональную составляющую действа, то Перетрухина — все-таки за эмоциональную, хотя это здесь и не декларируется. Это она «запускает» то клубящийся полупрозрачный туман, открывающийся в проеме, то предгрозовые всполохи, то дождевые капли, монотонно барабанящие по брезентовому верху палатки. Говорят, дождь успокаивает, погружает в медитативное состояние, снимает напряги дня. В «предлагаемых обстоятельствах» получается этакая природная психотерапия для бедных — тех, о ком здесь речь. Причем все это здорово монтируется с текстом, многократно усиливая процесс «погружения», который в этом спектакле явно принципиален.

О закадровых голосах уже было сказано. А «в кадре» всего двое — Павел Чинарев и Александр Усердин. Кажется, еще чуть-чуть, и Волкострелов сможет обойтись вообще без актеров. Как, впрочем, уже смог, сделав однажды «Я свободен». Здесь они не мешают, но и, в общем-то, не помогают. У двух парней затрапезного вида — отдельная, параллельная и столь же бессюжетная, история, ни в коем разе не иллюстрация того, что мы слышим. Они проходят мимо, на минуту присаживаются за стол, ложатся на кровать, молча мусолят в руках деньги, то переглядываются и неслышно перешептываются друг с другом, то словно бы друг друга не замечают. Итог их деятельности — принесенный мешок картошки, которую затем высыпают на пол для просушки. И пара произнесенных фраз в финале: о том, что в таких палатках «лечатся» обитатели ЛТП, чудом сохранившихся в Беларуси и сегодня. И если за окном минус десять, то и внутри столько же. Словечко «ад» тут же штопором снова ввинчивается в твой мозг… Вот, собственно, и все. Без поклонов и аплодисментов.

Театр Дмитрия Волкострелова, наверное, еще не скоро умудренные исследователи разложат по полочкам, предложив новую систему координат и категорий. Но последовательно изживаемый режиссером внешний драматизм ситуаций и характеров отнюдь не мешает формированию и выживанию драматизма абсолютно внутреннего свойства. Зрительского. Когда ты порой не понимаешь, как ко всему этому относиться и что о нем думать, сам с собой споришь и борешься с собственными «традиционными» представлениями о театре. И, в конце концов, безоговорочно погружаешься туда, куда зовут режиссер и его команда. Это ли не драма? И какая любопытная. Ну, а кто-то просто скажет: «Хоть картошечки поели»…

Ирина Алпатова