В театре Наций состоялась премьера еще одного международного проекта. На этот раз с московскими актерами Викторией Толстогановой, Сергеем Чонишвили, Игорем Гординым и Максимом Линниковым работал известный болгарский режиссер Явор Гырдев.

Явор, успешно дебютировавший в кинематографе картиной „Дзифт”, удостоенной приза „Серебряный Георгий” за лучшую режиссерскую работу Московского международного кинофестиваля 2008 года, предложил Театру Наций пьесу испанского драматурга Жорди Гальсерана „Метод Грёнхольма”, все действие которой происходит в офисе крупной корпорации. Каждый из четырех ее героев пришел сюда на собеседование, рассчитывая занять вакантное место топ-менеджера. „Современная система управления делает все, чтобы удалить человеческий фактор, чтобы максимально формализовать отношения между людьми, — считает режиссер. — Однако чем больше таких усилий предпринимается, тем большее значение приобретает эмоциональный фактор. И самые важные решения в этой как бы дегуманизированной сфере принимаются все равно под воздействием эмоций”.

Российская газета: Я думаю, что для большинства в Болгарии и России проблемы корпоративной этики глубоко чужды. Почему тебе важна эта пьеса?

Явор Гырдев: Это не пьеса на производственную тему. Темой пьесы является не корпоративная этика сама по себе, но игровая настройка современного человека. Персональная идентичность современного человека — где бы он ни жил — формируется иначе, чем национальная, она возникает на пересечении транснациональных контекстов. В глобализированном мире мы все подвергаемся искушениям такого рода. Наша жизнь так или иначе разделена на частную, профессиональную и общественную. Социально-ролевые цели влияют на целостность и идентичность личности. В мире, где личная жизнь вытеснена карьерой, возможно ли нешизофреническое существование? Там, где действуют правила корпоративной этики, политической корректности и прочие нормативные правила, куда вытесняется эмоциональный человек? Я давно веду жизнь глобализированного субъекта, и мне все это кажется интересным и совершенно понятным.

Испанский драматург продолжает здесь исследовать проблемы общества, в котором большим братом является уже не государство, а корпорация, или большие транснациональные дискурсы. В таком обществе стремительно развивается игровая зависимость современных людей — то есть отношение к жизни как к бесконечному соревнованию, в котором ты должен все время выигрывать, если же нет — тогда несчастье.

РГ: До какой степени это универсальная проблема для всего мира? Для Бразилии, например, где люди кажутся реально счастливыми?

Гырдев: Дело не в том, до какой степени глобализация захватила разные контексты, а как мы сами колонизируем себя, принимая принцип игрового состязания или такой модели счастья, в которой карьерный успех определяет нашу жизнь. Это становится основной задачей бытия, и игра в успех становится зависимостью. Пьеса как раз о том, как игровая зависимость может разрастись до такой степени, что самые сущностные экзистенциальные и этические ценности, мораль и табу могут быть удаленными из сознания. Работоголизм как абстиненция может существовать в совершенно разных, вовсе не корпоративных контентах, в том числе в России или Бразилии.

РГ: Спонтанность и нормативность, хаос и порядок, как эти главные оппозиции человеческой культуры работают в культуре корпоративной?

Гырдев: Соотношение хаоса и нормативности — самое интересное в ней. Это подпольное, эротическое желание, эта страсть является основным мотивом в игре, а вовсе не вещи, не карьера, не успех сами по себе. Выиграть у другого — вот что стало настоящей страстью. Если не выиграешь, жизнь будет проиграна. Чувственность, сексуальность, чувствительность — все то, что считалось важным, теперь являются лишь оружием в игре успеха. Нет никакого стыда, чтобы пользоваться ими для своей карьеры. Здесь главная находка пьесы. В игре за успех радость бытия сконцентрирована только в поединке, и если не выигрываешь, то счастье становится невозможным, а участники игры — лузерами, переживающими несправедливость мира.

РГ: Русские актеры более спонтанны, кажется, что они далеки от концептуального театра, который ты предлагаешь.

Гырдев: Ничего подобного. Я думаю, что именно рационализм и умение хорошо понимать свою задачу и сверхзадачу приводят к результатам в игре, а не сама по себе эмоциональность, стихийность или хаос чувств. Мне это и нравится в нашей работе, что можно достичь цели разными способами. Русская культура очень рационализирована, в ней важно понимать, быть толковым, толковать.

РГ: Как человек глобализированный ты уже вытеснил свою „болгарскость”?

Гырдев: Это удалить невозможно, даже если стараться. Оно само себя выявляет, где бы и кем бы ты ни был. Фальшиво притворяться, будто ты понимаешь другую культуру так же, как свою. Знание языка усиливает иллюзию близости. Но я думаю, что возможен такой обмен между людьми, который не будет учитывать мою „болгарскость” или вашу „русскость”. Моих четырех актеров я знаю благодаря работе лучше, чем кто-то другой. У меня всегда есть ощущение, что в театральной работе между людьми встречается некое откровение, которое больше нигде невозможно и по которому потом скучаешь, как по потерянному раю — раю встречи с другими людьми. Этот обмен происходит не в межнациональном, а в личном опыте — театр, между прочим, так и делается. Хотя, конечно, можно пропустить что-то в органике другой культуры.

РГ: А откуда такой прекрасный русский язык?

Гырдев: Я учил его в болгарской школе. А потом во время перестройки все время смотрел программу „Взгляд”.