«В этот синий, синий свет, где ни слез, ни горя нет, сердце хочет улететь от бед» — кажется, именно эта фраза из «Колыбельной» Лебедева-Кумача, которую пела Любовь Орлова в советском кинохите «Цирк», стала ключевой для режиссера Максима Диденко и художника Марии Трегубовой, сделавших синий основным цветом в спектакле «Цирк». Синий круг сцены — он же цирковой манеж, синий рояль, синяя мебель, синие гротескные костюмы, синие шляпы, усы, бороды, губная помада, брови, букеты цветов, пальма, даже львы. В этом выдуманном синем мире «ретрофутуризма», как определяет его сам режиссер, в этой фантасмагории слезам места действительно нет. Сплошной «шик, блеск, красота, тра-та-та, тра-та-та» — цирк, который здесь и вид зрелища, и аббревиатура с расшифровкой «центр исследования русского космоса», и вся российская действительность, фантастически счастливо существующая между двумя крайностями: «полетим!» или «расстрелять!» — так недвусмысленно заявляет директор этого цирка Людвиг Осипович, он же Владимир Ильич Ленин (Андрей Фомин).

Структура спектакля — это следование, сцена за сценой, по фильму Григория Александрова. Миф о стране, где «никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить», переосмысляется Диденко с учетом сегодняшнего знания и о времени создания фильма, и о его авторах, и об историческом противостоянии двух держав — Америки и России. История американской женщины с сомнительным прошлым, освобожденной советскими товарищами от европейских эксплуататоров и нашедшей спасение в Стране Советов, превращается в карикатурную иллюстрацию космической гонки между Америкой и Россией. Первых спутников, отправленных на Луну, в спектакле нет, зато есть первые животные — Белка и Стрелка: актеры в синих спортивных костюмах и огромных собачьих головах. Глобус из фильма Александрова с аббревиатурой СССР заменен Диденко на многофункциональную Луну во всю высоту сцены — и воплощение вожделенной цели, и экран для крупных планов или обозначения очередного места действия (Нью-Йорк — Москва), и хромакей для создания визуального ряда. В том числе живописнейшего. Так, например, сцена, в которой Марион Диксон (Ингеборга Дапкунайте) и Мартынов (Павел Акимкин) играют на рояле и поют советский хит «Широка страна моя родная», решена авторами спектакля как ожившая картина Марка Шагала «Над городом» (видеохудожник Илья Старилов).

Соединяя две великие советские эпохи — 30-е и 60-е годы XX века, — Диденко умело орудует тем, что называется «постмодернистская ирония». Все происходящее на сцене — по смыслу — комментарий к фильму, заметки на его полях, что, однако, не отменяет и даже подчеркивает особенную, уникальную форму спектакля. Все это похоже на изящный мастерский подход Ролана Барта, когда структура известного художественного произведения становится только тканью, из которой автор создает свой оригинальный текст.

Диденко делает почти то же самое, что братья Коэн в фильме «Да здравствует Цезарь» — ироничной демонстрации изнанки золотого века Голливуда (кстати, и вид иронии у режиссеров похож). Но, в отличие от американцев, не показывает, а только намекает на изнанку фильма Александрова и времени, вступает в диалог с прошлым. Как ученик Эйзенштейна зашифровывал в своей картине множество посланий, в том числе против расизма (знаменитая сцена, когда зрители цирка поют колыбельную малышу), так и авторы инсценировки «Цирка» на сцене Театра Наций — Константин Федоров и Максим Диденко — дописывают персонажам монологи, в которых призывают к толерантности, пониманию, любви человека к человеку. И как бы пафосно они ни звучали, именно это — доказательство того, что фееричный синий аттракцион имеет не одну только изобретательную форму.

В фильме Александрова, например, не возникало вопроса, почему Марион полюбила Мартынова. Советский герой с непременным волевым подбородком, красавец, почти античная статуя — абсолютная противоположность немцу, который, как все помнят, после выступления «сдувался» в обыкновенного нервного злодея. В спектакле любовная линия условна: Мартынов здесь — вальяжно груб, немного примитивен — скорее увалень, нежели герой. Героическая партия отдана Скамейкину (Роман Шаляпин), персонажу, который произносит монолог об изобретателях, о людях, чьими руками создается то, за что потом дают премии. О строителях, а не об архитекторах. И действительно, все, что происходит в спектакле, — это чудо изобретательства: Луна-экран, письмо Мэри в виде больших букв на длинных жезлах, акробатика под потолком сцены в исполнении хрупкой Ингеборги Дапкунайте.

Спектакль «Цирк» в некотором смысле — продолжение разговора о противостоянии, начатого Диденко в постановке «Земля» на Новой сцене Александринского театра по другой культовой киноленте. С точки зрения цвета в них есть любопытная рифма: если в «Земле» на столкновении красного и синего строится все действие с победой красного в финале, то в «Цирке» — цвет един, все сплошь синее. В «синий свет, без горя и бед» стремился и Александров, снимая фильм-миф о стране, которой нет. Спектакль-миф ставит и Диденко, объединяя в финале в полете на Луну американку Диксон, ее «черного» ребенка и русского Ивана: в серебристых скафандрах все вместе они поднимаются под колосники. Вслед за советским кинорежиссером Диденко стремится к невозможному, к объединению, примирению всех со всеми. Финал спектакля — это торжество неземного серебристого цвета, который возможен только на Луне, где-то на другой планете. На Земле побеждает красный.