«Разбитый кувшин» Тимофея Кулябина в Театре наций

В первые дни сентября Театр наций успел выпустить уже три премьеры. Самой интересной из них стал «Разбитый кувшин» в постановке Тимофея Кулябина. Как комедия немецкого романтика Генриха фон Клейста превратилась в зловещее предсказание, разбиралась Алла Шендерова.

«Изящный, смешно сочиненный анекдот» — так сам Тимофей Кулябин отзывается о пьесе Клейста. Надо сказать, в его спектакле очень бережны с текстом. Поначалу кажется, что даже слишком.

В 1802 году, в Швейцарии, соревнуясь с двумя друзьями, Клейст взялся описать содержание висевшей в комнате гравюры, изображавшей сельскую тяжбу по поводу разбитого кувшина. Что это была за гравюра, точно не установлено, но факт, что друзья признали за Клейстом первенство — жанровую сценку он превратил в пьесу, после его смерти (при жизни Клейст, как и положено романтику, славы не снискал) признанную одной из лучших немецких комедий.

Пока Адам, представитель правосудия в голландской деревушке Гуйзум, жалуется на разбитую голову и пропавший парик, писарь Лихт докладывает, что в деревню едет ревизор — судья Вальтер, прямиком из Утрехта.
Собственно, в спектакле все поставлено, как написано, только действие перенесено в ближайшее (год не уточнен) к нам будущее. Давний соавтор Кулябина, художник Олег Головко поместил сельский суд на мансардном этаже — свет сквозь окна в скошенном потолке пробивается тусклый, электричество, как положено в сельской местности, сбоит.

Так что зритель не сразу разглядит грязные (чтобы не сказать хуже) кальсоны Адама, норовящего прикрыть срам тряпкой, при свете оказывающейся флагом Евросоюза. Электронная карта Евросоюза горит и на доске, за спиной судейской кафедры. С этой картой что-то не так, но что именно — при таком свете не разберешь. А тут еще входит ревизор Вальтер — щеголь с асимметричной стрижкой и в серебряном тренче. Или щеголиха? Роль досталась Ингеборге Дапкунайте — человека с мерцающим гендером она играет изящно, не перегибая. О себе Вальтер говорит «мы», а его голос подзвучен еле заметным эхом.

Все политкорректно, и все как у Клейста: негодяй Адам вынужден расследовать дело против самого себя и комично путает следы. Артисты с удовольствием смакуют текст, тон задает громогласная Марта Руль (Марианна Шульц), потрясая кувшином, от которого отбит здоровенный кусок.
Ее дочь Ева (Серафима Красникова) не хочет признаться, что за насильник проник в ее комнату прошлой ночью. Евин жених Рупрехт (у Рустама Ахмадеева вид деревенского рокера), услышав шум, вышиб дверь и задел кувшин — он и в суде готов крушить все подряд. Адам, который и был тем насильником, хочет выгородить себя во что бы то ни стало. «А Рупрехт может жаловаться в Утрехт» — зритель радуется, услышав вполне сегодняшнюю по тону реплику Адама, но нет: это из перевода Бориса Пастернака (со вставками из Федора Сологуба). Впрочем, Вальтер в спектакле приезжает не из Утрехта, а из Брюсселя, штаб-квартиры Евросоюза.

Следствие превращается в фейерверк актерских выходов — стоит отметить Анну Галинову в роли соседки Бригитты, вместо хоругвей воздевшей на палку парик Адама (он найден под окном Евы), а через плечо, вместо ридикюля, подвесившей ночной горшок — в него свидетельница сложила подобающий ночному горшку мнимый «вещдок». Но лучше всех, конечно, сам Адам. Эта роль — столичный дебют Виталия Коваленко, блестящего премьера Александринки, переехавшего в Москву. Клоун-меланхолик, убедительный и в Чехове с Достоевским, и в спектаклях-инсталляциях Андрея Могучего, Коваленко может дорастить любого персонажа до полной фантасмагории, но при этом в реальности его героя не остается сомнений. Его Адам — мерзкий, как будто и впрямь пахнущий дерьмом харассер, достойный жестокой кары, но в его по-собачьи виноватых глазах есть что-то, что напоминает совесть. Впрочем, это видят только зрители, а не односельчане, упоенные тем, что виновный найден.

Как всегда у Кулябина, все продумано до мелочей: актеры произносят веселые финальные реплики Клейста — порок наказан. Но свет вдруг гаснет, и торжество закона оборачивается вакханалией, посреди которой охранник вытащит из чьих-то окровавленных пальцев сигарету: в политкорректном мире будущего курение — самое страшное преступление.
Вспышка электричества заставит зрителя гадать, было ли все на самом деле — вместе с задохнувшимся от ужаса Вальтером, который молча уберется в свой Брюссель. В суматохе на сцену выйдет курица. Беспорядок быстро прикроют занавесом, выполненным в виде подмоченной или чуть заплесневевшей карты «Нового ЕС»: в нем нет Польши и Баварии, а Италий — две. Разглядеть все не успеваешь, но ясно, что разбит и больше не склеится не только кувшин (у Клейста — эвфемизм чести): разбито, стерто, пошло прахом все, что еще недавно называлось Европой.