Молодой, но уже очень известный режиссер Тимофей Кулябин готовит свою четвертую премьеру в столичном Театре Наций. Главные роли в спектакле «Разбитый кувшин» по пьесе немецкого драматурга Клейста репетируют Ингеборга Дапкунайте и Виталий Коваленко.
— Тимофей, в начале сентября публика увидит комедию от Кулябина, что несколько необычно, так как к этому жанру вы обращаетесь крайне редко. Из двух десятков спектаклей, поставленных вами, могу назвать разве что оперу-буфф «Дон Паскуале» в Большом театре. А вас вообще-то легко рассмешить?

— В принципе, довольно легко. Другое дело, что у всех разное чувство юмора. Меня может развеселить не только удачная шутка, но и необычная реакция на что-то, неожиданное поведение. Для меня вообще юмор важный элемент в репетициях.

— Интересно узнать, что вас развеселило в «Разбитом кувшине»?

— Текст. Очень смешно написано! Это был тот самый крайне редкий случай, когда я читал пьесу и смеялся. К примеру, классические комедии Шекспира или Мольера я читаю холодно. Но пьеса Клейста — нечто особенное.

— Очевидно, что для постановки Клейста вам понадобились артисты, разделяющие ваше отношение к смешному. Как удалось их найти?

— Разумеется, для того чтобы играть комедию, артист должен обладать инструментарием: чувством юмора, легкостью, выразительностью, заразительностью. Работой артистов, репетирующих главные роли в новом спектакле, я доволен. Ингеборгу видел в спектаклях Театра Наций. Виталика помню еще со времен его службы в новосибирском «Красном факеле», потом видел его в спектаклях Александринки. Коваленко — очень техничный артист с хорошо развитым чувством юмора. И новая роль Судьи ему очень личит.

А в случае с Ингеборгой у нас получается интересный прием. У драматурга написана мужская роль. Герой же Дапкунайте — то, что по-русски называется «среднего пола». Мы используем и специальный грим, и парик. Чтобы было не ясно, кто это — мужчина или женщина. 

— Когда читали пьесу, сразу подумали про Дапкунайте?

— Нет. Идея пригласить Ингеборгу принадлежит драматургу Театра Наций Роману Должанскому.

— К чьим еще советам прислушиваетесь? Вас вообще легко убедить?

— Если идея интересная, легко могу в нее вписаться. Даже если она мне совсем незнакома. И актерскую инициативу на площадке очень ценю. Другое дело, что нужен серьезный отбор. Я всегда с артистами в диалоге. И на репетициях жестко не застраиваю решение того или иного эпизода. Вообще, команду в «Кувшин» набирал из тех, кого хорошо знаю, за исключением двух-трех актеров. Ничего, познакомились, работаем.

— Какой у вас оптимальный режим репетиций?

— Одной репетиции в день мне всегда мало! Сейчас у нас продленки: три часа работаем, короткий перерыв на обед — и снова встречаемся на три часа. А вот, к примеру, в Германии другой график: утро, вечер — паузы между репетициями составляют четыре часа.

— Артисты не жалуются?

— А на что? Репетировать и играть — их работа.

— А вы в работе деспот или душка?

— Ну, не деспот точно… Думаю, со мной вполне комфортно работать. Стараюсь, чтобы актеру было удобно. Не в том смысле, что ему можно было бы ничего не делать (улыбается). Важно не перенапрягать артиста — даже если он где-то немного недотягивает. Всегда даю время освоиться в материале и рисунке. Насиловать актерскую природу — не мой метод.

— Пять лет назад с Новосибирском случился «Тангейзер». Ощущаете ли сегодня отзвуки громкого скандала? Что вообще вынесли из этой истории?

— По этому поводу было сказано немало — и мной, и Борисом Мездричем, занимавшим пост директора Новосибирского театра оперы и балета, и другими представителями театрального сообщества. Моя позиция неизменна: художник имеет право на самовыражение. У каждого свой вкус и чувство меры. Но преследовать режиссера за его спектакли, вмешиваться в творческие решения — не дело.

Вообще, по моим ощущениям, история с «Тангейзером» произошла очень давно. Не возвращаюсь к ней ни в каком контексте.

— Вы поставили две пьесы Чехова — «Трех сестер» в «Красном факеле», затем «Иванова» в Театре Наций. Можно ли сказать, что это ваш драматург, что из классиков он вам ближе всех?

— Начнем с того, что чеховский текст в принципе не может быть далеким! Другое дело, что к нему можно по-разному относиться. Кто-то любит Чехова, кто-то не очень. Я не бесконечный фанат Чехова. Но его пьесы — великие. Понимаю их уникальную сложноустроенность. Когда учился в РАТИ у Кудряшова, вообще не думал, что буду когда-либо ставить Чехова! Слишком много с ним уже сделано…

Однажды я подумал: было бы интересно апробировать такой прием — классическое произведение на языке глухонемых. И решил, что «Три сестры» подходят как нельзя лучше. А взяться за «Иванова» мне предложили в Театре Наций. Эта пьеса была специально написана для Театра Корша — уникальный случай. Как известно, в дальнейшем Чехов писал только для МХАТа. Несколько лет назад Театр Наций даже устраивал фестиваль одной пьесы, куда приглашались «Ивановы» из разных городов, не только российских.

— Есть ли у вас представление об идеальном зрителе?

— Нет. Пол, возраст, род занятий публики не имеет значения. Бывает, в театр приходят очень молодые люди с весьма консервативными взглядами. И наоборот, встречаются зрители почтенного возраста, с очень живым восприятием театрального эксперимента. Хотя к неожиданному часто относятся с недоверием. Встречать в штыки новое — это у многих просто в крови, тут ничего не поделаешь. Принято считать, что театр — оплот традиций. На самом деле это, конечно, не так.

— Зрительское возмущение можно понять, когда театр превращает классику в ультраавангард!..

— Так театр и должен быть таким! Театр — живое искусство. Нужно разговаривать не с воображаемым зрителем, а с настоящим, со своими современниками. На темы, волнующие нас именно сегодня. Важно помнить: театр — самое быстро устаревающее дело. Бывает, что-то смотришь и прекрасно понимаешь: ну, это было поставлено лет десять назад, не меньше…

— По части актуальности театр никогда не угонится за прямой трансляцией в Сети. Как быть?

— Так театр и не соревнуется на почве технологий! Этим он отличается от сценических шоу. Хотя и опера, и драма активно осваивают различные технические достижения, высокие технологии, и это уже давно воспринимается как данность. Современным театр становится за счет транслируемых смыслов. А к материалу какой эпохи он обращается, в каких костюмах актеры на сцене — не так важно.

— В этом году — столетие вашего родного «Красного факела». Апрельские празднования по известным причинам перенесены на конец года. Программа торжеств как-то поменяется?

— Отменены сентябрьские юбилейные гастроли театра с пятью спектаклями в Москве. Ближе к декабрю пройдут фотовыставка, видеопоказы спектаклей и премьера документального фильма о театре в новосибирском киноцентре «Победа». Намечен и юбилейный спектакль на нашей большой сцене. Моя работа над ним продолжается, есть возможность что-то додумать и докрутить. Он называется «Мой «Красный факел» и состоит из разных историй, смешных и не очень, в нем задействована вся труппа.

— Вы поставили уже два спектакля «в тишине» — пластический «Без слов» и «Трех сестер» на языке глухонемых. Бог троицу любит — но что это может быть? Ледовое шоу?

— Нет уж (улыбается). У меня нет внутренней потребности в подобных экспериментах. Я только-только начинаю свою оперную карьеру. И уже запланировано, что в ближайшее время поставлю больше опер, чем драматических спектаклей.

— Простите, что значит «начинаю»? У вас за плечами уже пять опер!

— Но драматических спектаклей гораздо больше! Сейчас мне очень интересно новое направление. Хотя пандемия внесла свои коррективы, и ряд договоренностей будет реализован несколько позже. Назвать точные сроки не сможет сегодня никто.

— Очевидно, что оперные певцы уступают в актерском мастерстве артистам драматического театра. Как вам работается в таких условиях?

— Уступают?! Это заблуждение, что в опере только петь умеют. Есть потрясающие артисты оперного театра — Ирина Чурилова, Павел Янковский. Я назвал бывших новосибирцев, а сколько талантов за рубежом…

Есть, конечно, и такие певцы, у кого не очень подвижен актерский аппарат — при наличии драматической природы. Но я никогда и не ставлю невыполнимых задач! Вообще, в опере многое жестко застроено на музыке, не так много возможностей для импровизации, поэтому проводится серьезный отбор выразительных средств. Если мне говорят, что в этой мизансцене трудно петь, я ее меняю.

— Не было идеи поставить спектакль в новосибирском театре «Глобус»?

— А как вы это себе представляете?! Зачем мне постановка в «Глобусе», в чем прикол?

— Новое пространство, новые артисты — новые ощущения!

— Ну, это то же самое, что сказать главному тренеру «Барселоны»: «А поработайте-ка месяц в «Реале»!» Тот спросит: «Зачем?» и услышит в ответ: «Новые ощущения!». У меня есть своя труппа, я в ней всех хорошо знаю. Это значит, я смогу с ними больше сделать. Я вообще больше с труппами в России не работаю, из драматических театров я сотрудничаю только с «Красным факелом» и Театром Наций. Не хочу обслуживать никакую труппу, даже самую знаменитую. Как известно, в Театре Наций труппы нет, это проектные истории.

А вот в Германии я работаю в репертуарных театрах. Это интересно, поскольку нахожусь там совершенно в ином контексте, ином театральном пространстве.

— А может, материальная сторона имеет значение? Помечтаем: Михаил Прохоров решил, что Красноярску необходим спектакль Кулябина. Это вообще возможно?

— Думаю, да. Но должна быть серьезная мотивация для меня.

— Коммерческая?

— Нет. Деньги для меня не стимул. Важна творческая сторона дела.

— То есть у вас есть задумки, пьесы, которые хочется поставить?

— Нет.

— Погодите! А как же режиссерская мечта?

— Нет такой.

— А вот, к примеру, «Швейк»? Или Островский — вы же еще ничего не поставили из его полусотни пьес?

— И не планировал. Как-то мне не очень интересен Островский. Мне кажется достаточно архаичным его стиль. Хотя люблю его «Последнюю жертву». И «Волки и овцы», поставленные в Театре Фоменко больше 20 лет назад, в свое время произвели на меня сильнейшее впечатление.

— Вы ставите четвертый спектакль в Театре Наций. Как по ощущениям, вы с каждым разом все выше или все глубже?

— Мои мироощущения меняются от внешних факторов. А не от того, что и где я ставлю. Хотя, не скрою, мне комфортно работать в Театре Наций — начиная с самой первой постановки, «Электры», пять лет назад. Считаю его своим вторым домом после «Красного факела».

— За рубежом вы поставили спектакль по прозе Шаламова. Почему не у нас?

— Во-первых, это был Мюнхен. Город, где зародился нацизм. А еще там был Дахау — первый немецкий исправительный лагерь. Потом он стал центром концлагерей. В общем, в Мюнхене хорошо знают, что такое лагерь. И экзотикой текст шаламовский там не выглядел. Во-вторых, я считаю Шаламова великим писателем. Но на Родине его почему-то мало знают. Выйдите сейчас на Дмитровку и спросите сто человек подряд, кто написал «Колымские рассказы»!

— Сейчас и поэтов современных не назовут, и Шолохова в лицо не узнают…

— А Шаламов — та литература, которую должны знать широкие массы! В Германии его не так давно перевели. Но поставить не успели. Мне было важно заявить: в России есть такой автор. А вот в России ставить Шаламова я вряд ли решусь. Слишком сложный контекст восприятия его прозы. Слишком много всего появится вокруг спектакля. И от этого не получится дистанцироваться.

— Должен ли современный театр выполнять просветительскую функцию?

— Не уверен. Просвещение — задача министерства образования. Обязанность театра — задавать вопросы. Сложные. О жизни. О человеческих взаимоотношениях. Театр изучает современного человека. Изучает, но не поучает.

— Важно ли режиссеру Кулябину то, что происходит за окном театра?

— Мы живем в сложное время. Многое меняется — и технологически, и в плане коммуникации. Прогресс ускоряется. В то же время мир становится более хрупким, более уязвимым, как мы видим на примере пандемии.

Я не закрываюсь от жизни. Наблюдаю, анализирую, реагирую. Другое дело, что не все вокруг становится предметом исследования в театре и попадает в спектакли. И мои последние работы — не про социальные явления, а про конфликты между людьми, кризисы отношений.

Сейчас неспокойно в Белоруссии. Я болезненно реагирую на жестокость и несправедливость — как всякий нормальный человек.

— Вашу карьеру можно назвать успешной. А вы какой эпитет использовали бы?

— (После паузы.) А это обязательно? Моя карьера — в процессе. В начальной стадии.

Тимофей Кулябин родился в 1984 году. Окончил РАТИ-ГИТИС (мастерская Олега Кудряшова) в 2007-м. Ставил драматические и оперные спектакли в Новосибирске, Москве, Санкт-Петербурге, Ярославле, Цюрихе, Риге, Берлине. С 2015 года главный режиссер новосибирского академического театра «Красный факел». Кулябинские спектакли «Онегин» и «Три сестры» отмечены специальными премиями жюри драматического театра и театра кукол в рамках фестиваля «Золотая маска».