Русскiй романсъ», извините, совсем не то, что вы подумали. Не уплыть вам под парусом неги и страсти: «осовременили» романс! Нет, ну нормально? Полчаса прошло –  никто не поет, тишина, только музыкант струны у рояля дергает. Вроде и рояль есть, и микрофоны, и публика романтично среди русских березок рассажена (деревья, понятно, срублены, но как живые), и три барышни в белом (а платья­то как по шаблону, одинаковые до последней пуговки!) – ну запойте уже! А запели – и никакого эротизма. Короче, сидишь дура дурой у всех на виду среди мертвых берез.

Кто­то не досидит – уйдет. Кто надо опять взгреет режиссера Волкострелова за «непрофессионализм»: мол, не умеет выстроить зрелище по театральным законам. А кто­то подумает «кайф». «Кайф» это или «беззаконие» (по сути, и то и другое верно) зависит лично от вас, от вашей способности к восприятию радикально иного в искусстве. Волкострелов – едва ли не единственный на отечественной сцене формалист­радикал, работающий с новым содержанием. Его вдохновляет материал, который не известно, как ставить. Его предмет – текучая, лишенная видимых драматических событий повседневность. Сложившиеся формы от долгого употребления приводят к инфляции понятия «вечные ценности», коим Волкострелов пытается вернуть изначальный смысл, перенося акцент с творения на восприятие.
Романс возникнет как начало любви – из девичьего быстрого взволнованного шепота, обрывков строк. Ни певиц, ни персонажей. Просто актрисы Бондарчук, Волкова, Сухорецкая, Шашлова (одна из них лишь голосом на пленке) проживут вместе с вами этот один час жизни – странно медлительный, как будто время остановилось. Доверчиво прочтут вам письма, что написали перед спектаклем; по­домашнему несмело споют о жизни и смерти, нарядившись в условных дворянских барышень, – и вы тоже примерите на себя ушедшее. И как будто что­то нежно вас коснется и покажется излишним сарказм сценографии, напомнившей есенинское «Как кладбище усеян сад / В берез изглоданные кости». Потому что сквозь лица актрис вдруг прорастут те давние, извечно русские прекрасные лица, и значит, ничего пока не умерло, и мы прорвемся.