Театр Наций выпустил спектакль "Калигула" с культовым актером Евгением Мироновым в роли порочного императора "Труд" считает, что зрелище нужно воспринимать интуитивно, не ломая голову над его усложненной символикой. Пьеса нобелевского лауреата Альбера Камю необычайно сложна сама по себе. Она показывает экзистенциальный ужас человека, осознавшего свою смертность и несовершенство мира, его отчаянную попытку этот мир переделать, докопаться до истины и достичь абсолютной свободы хотя бы за счет других. Режиссеры обычно стараются облегчить зрителям восприятие этого текста, развлекая картинами римского разврата (как это было у Андрея Житинкина) или давая очевидные подсказки (например, у болгарина Явора Гырдева костюмы и декорации были выдержаны в красно-черных фашистских тонах). Но Эймунтас Някрошюс в своих постановках никогда не дает готовых ответов. Он заставляет зрителей работать так же напряженно, как и актеров на сцене. А какие титанические внутренние усилия – при минимуме внешних эффектов – приходится прилагать артистам, видно невооруженным взглядом. В конце спектакля Евгений Миронов таскает по сцене большие камни (любимый элемент сценографии Някрошюса), но кажется, что он этим занимался все четыре часа. Его герой – не деспот, не исчадие ада, не помешавшийся невротик. И тот суровый взгляд из-под бровей, который преследует со всех афиш, в общем-то не соответствует сценическому образу. Этот Калигула чужд излишней экспрессии, говорит тихим голосом и поначалу выглядит как растерянный мальчик. Больше всего он терзает себя, а не других. Это Гамлет времен Нерона и Сенеки, вынужденный мстить за существующий миропорядок всем подряд – богам и самой жизни. Чтобы оттенить объемную романтическую фигуру императора-страдальца, его окружение сделано одномерно-характерным. Известно, что Някрошюс любит, нащупывая зерно роли, уподоблять своих героев животным. Например, Лопахина в "Вишневом саде" он называл волком-одиночкой. Если продолжать аналогии, очевидно, что друг цезаря Геликон (Игорь Гордин) здесь – верный пес, для которого на сцене имеется специальная будка. А его любовница Цезония – ручная черная галка. Конечно, роль Марии Мироновой, одна из самых удачных в спектакле, не исчерпывается этим анималистическим сравнением. Ее героиня, мягкая и женственная в первом акте, постепенно превращается в трагическую клоунессу с глазами, полными отчаяния. При всем трагическом накале спектакль не лишен юмора. Чего стоит одно появление императора, изображающего богиню Венеру, в тазике с мыльной пеной. Как всегда у Някрошюса, спектакль полон фирменных режиссерских метафор. Их можно разгадывать как сложные масонские символы, но, наверное, правильнее не ломать голову над каждым знаком, а воспринимать все на интуитивном уровне, впитывать кожей. Цезония то и дело прикладывает мокрые пальцы к горячему утюгу, издавая характерное шипение испаряющейся влаги. Умершая сестра Калигулы Друзилла, которая призраком бродит по сцене, ранит и обжигает босые ноги. Да и серый шершавый шифер, из которого выстроены декорации, тоже будто царапает взгляд, создает ощущение жесткости и дискомфорта. Ну, а самая сильная, финальная сцена, когда Калигула прыгает навстречу смерти в толпу, ощетинившуюся осколками битого зеркала, пожалуй, будет понятна каждому без комментариев.